— Зверь не спит, — шепнул я заветные слова, и крышка сундука подалась вверх.
Я отодвинул вбок россыпь каких-то цепочек и брошек, каждая из которых, наверное, чего-нибудь улучшала, и нащупал пальцами гладкий холодный камень. Вот и моя шкатулка. Камень как будто целен и так же черен, как беззвездная ночь. Но вот тут замочек есть… и к нему нужен ключ. Особый, естественно.
Я проткнул себе подушечку большого пальца правым нижним клыком. Капелька крови набухла и шлепнулась в выемку черного камня. Механизм сработал, шкатулка распахнулась, подвергая меня самой большой опасности — соблазну вспомнить все, что только возможно, и стать тем, кем я более не хочу быть. Не знаю точно, как это можно сделать. Наверное, надо просто раскрошить бусины, и все… память вернется. Иначе — зачем их так бережно хранить?..
Но Камориль говорит, что делать мне этого нельзя, ни в коем случае. Мол, ежели я решу вернуть себя прошлого, то тут же сойду с ума, а то и чего похуже… учитывая мою эмоциональность и некоторую неустойчивость психики, это кажется вполне вероятным. И даже Эль-Марко с Камориль согласен, а я не думаю, что им обоим есть смысл меня обманывать.
Ожерелье было на месте. Я специально пересчитал бусины: ровно семнадцать, как и должно быть. Ни много, ни мало. Все целые, без трещин.
— Ну, а с чего бы им портиться? Вот я дурак, — я поджал губы, перебирая свою память, как четки, — только что-то и сразу к своей беде. Здорово меня развел пацан, может, и не было у него снов никаких. Хотя… фотография…
Я задумался. Бусины сверкали, как светится отполированная золатунь, этот глупый колдовской металл, очень мягкий и такой могущественный. Напрашиваются ассоциации с женскими чарами и прочей ерундой. Я не о том думаю. Я всегда думаю о чем-то не о том…
Кто-то подошел сзади и обнял меня. Резкий запах айвы выдал Камориль с потрохами, — ну, как будто бы были какие-то другие варианты.
— Я защищу тебя от любой беды, ты только попроси, — шепнул он мне на ухо. — Я сразу понял, что с тобой что-то происходит, как только ты зашел.
— Не делай вид, что этак распрекрасно чуешь мое настроение, — фыркнул я. Сбросить его руки пока не решался: обидится. А таким, как он, позволяются некоторые прихоти, покуда они не переходят разумных границ. А Камориль не перейдет.
— Не чую. Но ты сегодня в светло-голубых джинсах, они тебя обтягивают, и в черной безрукавке, я вижу твои плечи и ритуальные татуировки на них; значит, ты не думал, как бы ко мне одеться так, чтобы я не стал к тебе подходить. Значит, ты вообще ни о чем не думал, кроме той глупости, что тревожит твое благородное сердце.
— Ну, не думал. А камуфляжные штаны в стирке, и свитер твой любимый, который серый и вытянутый, моль сожрала за зиму, как оказалось. Так что я, можно сказать, осознанно рискнул. Кстати, спасибо.
Я аккуратно высвободился из объятий некроманта и развернулся к нему лицом:
— У меня правда некая фигня заварилась, пока что ничего страшного, но я насторожен. Ты, конечно, клевый парень, но даже со всем твоим опытом и недюжинными талантами… не думаю, что ты можешь мне как-то помочь.
— Ну вот. Наверное, ты просто как следует еще не думал.
— Куда уж мне.
— Пошли в гостиную, таки выпьешь, но не медовухи, а настойки двенадцати лечебных трав, иммунитет поднимешь, расслабишься… И все мне расскажешь.
Я позволил утащить себя за локоть в гостиную, предварительно захлопнув шкатулку и сундук.
— Ох, какая гадость, — сообщил я, хлебнув стопку настойки.
— На водке и полыни, — радостно отозвался Камориль, — гадость редкостная, но и на редкость полезная! Пей-пей. Сейчас подействует.
Потом он сжалился, если можно так сказать, и сменил горькую настойку на сладкую медовуху. Ее и сам пригубил. А я покорно рассказал про пацана, про фотографию с резным краем и, скрипя зубами и скрепя сердце, поведал свой последующий сон.
— Она была такой знакомой, и я ее так любил, так любил, — сказал я, пальцами разминая виски, — просто… очень сильно любил. Я не знаю, чего вдруг, и за что это чудовище вообще можно… но я, блин, любил, как в этих бабских глупых стихах, как в душещипательных песнях, напрочь и насовсем, просто… невыносимо… любил ее…
— Понимаю, — Камориль, наконец, расстегнул свой ремень на шее: видимо, ему стало жарко и сильно душно.
— Понимать-то ладно, а делать мне что? Оно ж не просто так…
— Ну, сон. Ну, кошмар. Мне и не такое снится, знаешь ли. Но ведь все живы и здоровы, а значит, причин паниковать нет, — Камориль налил мне еще медовухи и себе не забыл. — Давай, влей в себя сей целебный экстракт и ложись спать.
— У тебя, что ли? — похоже, высокий градус начинал меня вырубать.
— У меня, что ли, конечно, — некромант поднял брови, — места навалом, безопасно, я послежу за тобой, разделаю на стейки любое материальное зло, а злых духов отправлю обратно в морок с полпинка, а если не захотят, то заточу их в мышиные кости и стану изучать, ты ж меня знаешь…
— О да-а… — протянул я, — ты такой, ты могёшь… То есть, можешь… до смерти — и изучать… или изучать до смерти… Но, Камориль, какие духи? Это ж сказки все, барельефы старинные… как и демоны, и драконы, те, что через семена… Я вот духов не видел ни разу, а ты — видел хоть одного?..
— Нет, но я верю в себя и очень хочу узнать, верна ли последняя теория строения морока, выдвинутая на собрании гильдий прошлым летом, и если все так, то есть теоретическая вероятность…
— Морок — мир снов, что ли? — я икнул.
— Ты смотри, какой ты стал румяный, — умилился Камориль, — не то, что был, мертвяк мертвяком, мои горячие зомби и то живей тебя и симпатичней! Хотя нет, ты симпатичней моих зомби, в этих джинсах — так подавно.
— Ну, спасибо! Комплимент, достойный всей абсурдности происходящего.
— Так я ж любя.
— Я знаю.
— А ты меня?..
— Уважаю, — заявил я и вдруг обнаружил отсутствие на себе безрукавки. Камориль сидел рядом, изучал причудливые узоры на моей груди, водил по ним наманикюренным черным ногтем и сверял с какой-то книгой, которую держал в другой руке. — Ты меня таки поймал и изучаешь!
— Изучаю, — согласился он. — Ну, а что, ты так редко ко мне заходишь!
— Ну, блин…
Камориль наклонился ко мне ближе, и я увидел перед собой его бледные синеватые губы, растянувшиеся в не предвещающей ничего хорошего улыбке.
— Ты прости, — сказал он, — у меня сегодня весьма лирическое настроение… и то была настойка тринадцати трав, а она немного для другого. Ты уснешь, но видеть снов не будешь. А я скоро вернусь. Я буду смотреть на тебя весь вечер и ночь, даже в темноте, потому что так оно всегда и бывает в таких ситуациях. Спи, чудовище.
