— Добрый вечер, Мелисса.
— Добрый вечер, Пол.
Я старалась быть очаровательной, невозмутимой, уверенной, но внутри все тряслось, будто Фирел мог заметить ожоги от опаляющих взглядов другого мужчины. Я чувствовала себя так, будто изменила ему. Только сейчас я подумала о том, как вовремя пришелся его вызов. Если он уже все знает об этом постыдном инциденте, мне не оправдаться. Я не имела права позволять так смотреть на себя, так прикасаться. Зачем Кейт вообще понесло в отель «Факхир»!
Фирел кивнул официанту, чтобы тот налил мне шампанского.
— Я должен извиниться за прошлую встречу, Мелисса. Прибыл посол Тахила — и это многое осложнило.
Я напряглась, судорожно сглотнула пересохшим горлом. Он говорил, будто специально, словно проверял крепость моих нервов, смотрел в лицо, чтобы не удалось обмануть. Ждал, когда не выдержу, расколюсь. Или это лишь глупое совпадение? Аль-Зарах, действительно, прибыл, и я знала это лучше многих других. Преступник выдает сам себя — всем известная истина.
Я выдавила улыбку:
— Конечно же, я не сержусь, Пол. Долг — прежде всего.
О да! Конечно, нас учили сохранять лицо в любой ситуации, но учеба имела мало общего с реальной жизнью. Она не была жизнью — в этом вся разница. Теперь все летело к черту. В инсталляциях и симуляторах не было чувств. Мы всегда понимали, что ситуацию можно переиграть. До тех пор, пока она не станет идеальной. Многократно. В центре был лишь один-единственный страх — страх обычного ученика. Мы боялись коучей, комиссий, экзаменов, тестов. Особенно главного куратора и неоспоримый авторитет — миссис Клаверти. Ошибиться, забыть, промахнуться. Даже физиологические тесты превращались лишь в набор отработанных движений. Бездушная механика, умение отыскать нужные точки. Действия, утратившие свой первоначальный чувственный смысл. Порой, мы всматривались в лица экзаменаторов и видели одобряющий взгляд или недовольно поджатые губы. Это были знаки, которые помогали. Теперь остался единственный экзаменатор — реальность. Ее знаки я плохо понимала.
Фирел пристально посмотрел на меня и протянул свой бокал:
— За нашу встречу, Мелисса.
Я устремилась вперед тонким фужером, стекло коснулось стекла. Я до одури боялась, что он заметит, как дрожат пальцы.
— За нашу встречу, Пол.
Я жадно отпила, краем глаза наблюдая за его реакцией. Но он не выразил видимого недовольства. Мне нужно было расслабиться. Я чувствовала себя заледеневшей, деревянной. Когда шампанское отозвалось теплом в груди, стало немного лучше. Но ненадолго.
Фирел пристально смотрел на меня, елозил таким холодным взглядом, что захотелось поежиться, накинуть горжетку. Поджимал тонкие губы.
— Что у вас на шее, Мелисса?
Я вздрогнула и невольно прикрыла отцовский кулон ладонью. Я совсем забыла о нем.
— Старая безделица, подарок отца. Она дорога мне. И к платью подходит.
Пол скривился, хлебнул виски:
— Снимите немедленно. Вы не должны носить такие дешевые вещи.
Я с трудом расстегнула застежку дрожащими пальцами, кулон и цепочка скользнули в кулак, который я крепко сжала. В его словах было столько пренебрежения, что хотелось плакать от обиды. Я должна принимать и терпеть, потому что подобные слова — лишь уточнение его вкусов. Я не имею права обижаться. Я натянуто улыбнулась:
— Наверное, мне стоит извиниться. Подобное не повторится, Пол.
— Это лишнее. Просто учтите это впредь. — Он протянул руку ладонью вверх: — Отдайте это мне.
Я покачала головой:
— Простите, но это личная вещь.
— Я сохраню вашу личную вещь в своем сейфе. Чтобы уберечь вас от соблазна вновь продемонстрировать мне эту роскошь. Дурной вкус — это порок.
Я какое-то время молча смотрела на кулон и вложила его в руку Фирела, нарочно касаясь ладони:
— Как скажете, Пол. Только пообещайте вернуть. Эта вещь очень дорога мне.
Он не заметил касаний. Либо сделал вид. Хотелось просто врезать ему по гладковыбритой щеке. За снобизм. За пренебрежение. За мои сомнения. Но он, наконец, выказал хоть что-то кроме равнодушия. Мне стоило радоваться.
— Вы покажете мне все, что у вас есть, и станете надевать только то, что я одобрю.
Я улыбнулась и кивнула, хоть внутри все кипело, как в жерле вулкана. Многократно твердила себе, что это его право. Торговаться сейчас — глупо. Я не должна его раздражать. Фирел убрал кулон в карман и, как ни в чем не бывало, вернулся к виски. Он вправе выбирать мою прическу, цвет волос, худеть мне или толстеть. Маникюр, загар… черт знает что еще. Вплоть до того, сколько растительности оставлять в стратегически важном месте. Стоит радоваться хотя бы тому, что он позволил мне остаться блондинкой и не велел отрезать волосы. По крайней мере, пока.
Я допивала уже третий бокал шампанского и старательно делала вид, что всем довольна. Реальность ощутимо подернулась хмелем, и от этого стало легче. Фирелу принесли стейк, мне — легкий салат с морепродуктами. Мы натянуто говорили о сущей ерунде, и это напряжение совсем не придавало оптимизма. Пол был отстранен и, казалось, совсем не намеревался сокращать дистанцию. Будто я ужинала с каким-нибудь скучным двоюродным дядюшкой. Негодование по поводу дурновкусия — апогей его эмоциональной шкалы. Или это профдеформация? «Изнанка» дипломата? Или расчетливо ждал шагов от меня? Через две недели плановый визит в клинику для коррекцией контрацептивов. И тогда о том, что между мной и советником Фирелом не было ровным счетом ничего, станет известно в Центре. И если миссис Клаверти — легенда Центра, то я стану его самым позорным провалом. Промахнуться с таким мужчиной…
Я, замирая, коснулась его пальцев и почувствовала, как он напрягся. Но руку не убрал. И глаз не отвел. Мы ничего не обсуждали: что я могу, что нет. Какой он хочет меня видеть. Все стандартные пункты, которые останутся только между нами. Кейт считает, что я должна брать ситуацию в свои руки. Видимо, она права. Но, совсем не этого я ожидала. Теперь я чувствовала себя просящей, навязывающейся. Одной из тех подвыпивших женщин, которые цепляются к мужикам по кабакам. Я не навязывалась — он сам выбрал меня. Выбрал, чтобы пренебрегать. Я твердила себе это, но все равно никак не могла отделаться от отвратительного чувства. Проще оставить все, как есть. Но, если он откажется от меня, я не прощу себе трусость. Я должна хоть что-то сделать, потому что не знаю, с чем столкнусь, если лишусь всего. И потом, неужели он привел меня в ресторан, чтобы смотреть, как я ем? Мне нужна хоть какая-то определенность.
Я хлебнула шампанское, прислушиваясь к приятной легкой мелодии, наполняющей зал. Посмотрела на Фирела:
— Вы танцуете, Пол?
Кажется, он удивился, даже насупился:
— Весьма скверно.
Я улыбнулась, стараясь быть очаровательной, вновь коснулась его руки:
— Я вам не верю. Потанцуйте со мной. Мне будет приятно.
Кажется, я поставила его в неловкое положение. Но он в своем праве отказать, если подобное действие его не устраивает. Это не обида — это уточнение условий. В следующий раз я буду знать, что не следует приглашать его танцевать. Точно так же, как надевать дешевку.
К моему удивлению, Пол все же поднялся из-за стола, подошел, предложил руку. Я приняла, и мы отошли на несколько шагов. Он положил широкие ладони мне на талию, я обвила руками его шею. Мы мерно покачивались в такт неспешной музыке и молчали. Как подростки на танцевальном вечере. Глупо и неестественно. Он не прижимал меня к себе, ткань на груди едва-едва касалась его безупречного пиджака. Смотрел куда-то в сторону, будто все происходящее было лишь дипломатической формальностью. Серой и хрустящей, как его идеальная рубашка. Я шагнула ближе, прижалась. Шампанское придало смелости — никогда столько не пила. Будь что будет — я не должна так оставлять. Нам обоим понятно, для чего я здесь. С ним. Кейт ожидала, что он растерзает меня в первый же вечер. Да все этого ждали.
