- Скажи спасибо, что тебе повезло. - Верити, отвернувшись, жарила мясо на решётке, но даже её спина прямо-таки излучала раздражение. Жир брызгал во все стороны, Верити обжигалась и шипела, как кипящее масло. Сестра резко обернулась, не заметив, как с воздетой вилки в её руке шлёпнулся кусок полусырого мяса. - И сам факт, что этот тип... помог тебе... мне это не нравится.
- Было бы лучше, если бы он спустил меня в Чистилище без посредства лифта? Или поймал за руку и отвёл к Водяному?
- Никто. Ничего. Никому. Не делает. Даром! - раздельно произнесла сестра. - Виллоу, не будь дурой.
- Значит, никто и никому... - меня отчего-то несло. - А как же мы с тобой?
- Это... мы - другое дело, - осеклась она.
Запахло палёным. Верити ахнула и бросилась спасать наш ужин.
Скрючившись на табуретке, я следила за ней, впитывала её торопливые движения, то, как она плечом пытается заправить за ухо выбившиеся рыжие волосы.
- Никогда не покидай меня, Верити. У меня есть только ты.
Сказано это было шёпотом, но она услышала.
- Вил...
- Обещай, что не оставишь меня! - попросила я жалко.
Верити отвернулась и сказала только:
- Ты не создана для одиночества.
- Наверное, так, - согласилась я. - Я стольким тебе обязана, Верити! Ты мне как мать...
- Вот уж не сравнивай! - хмыкнула сестра, с грохотом поставив передо мной тарелку. - Я никого не предала.
- Предала?.. Почему ты никогда не рассказывала о родителях?
- А что именно ты хочешь узнать? Что отец надорвался, вкалывая на Водяного, пытаясь вывести нас из нищеты? Что мать после его смерти махнула рукой на себя и на нас, что она сдалась, струсила... что она была безвольной слабачкой, привыкшей выживать за счёт отца? Что она повесилась через неделю после его кремации, повесилась в нашем доме на своём шарфе... Оставив нас умирать, она сбежала!
- Она отчаялась, - шептала я. - Не хотела видеть, как мы будем голодать...
- Защищаешь её... - покачала головой сестра.
Кусок не лез в горло. Верити досыта накормила меня правдой.
- Защищаю не её саму, её память. Конечно, ты имеешь право судить. Ты не сдалась, ты сильная. А я... я, наверное, похожа на мать.
Верити села, скрестив перед собой руки на столешнице.
- Не думаю, Вил. Ты сильнее её, только сама пока этого не понимаешь. Если ты останешься совсем одна...
- ...умру. - Жестом остановила Верити, не дав перебить. - Потому что мне не для кого будет жить.
Той ночью мы уснули обнявшись, как когда-то, когда я была ребёнком. Однажды я уже едва не потеряла сестру, и воспоминания о пережитом одолевали вновь. Наверное, я сама вызвала призраки былого, слишком много и часто думала о потерях, о Верити.
Заключало в незримые, но прочные оковы то чувство беспомощности, растерянности, парализующего, замораживающего страха.
Мне было восемь... исполнилось за пару месяцев до того, как Верити пришла домой глубокой ночью. А точнее, приползла по стенке, неестественно переставляя ноги.
Я выбежала встречать её, и сразу бросилась в глаза её странная походка. Это зрелище парализовало, я даже не двинулась ей навстречу, хотя могла бы понять, что сестра нуждается в помощи. Я просто стояла и смотрела. А Верити не позвала. Она шла, сцепив зубы, сестра никогда и никого ни о чём не просила.
Она двигалась по длинному коридору с его искрящими проводами, капающей с потолка водой и зловонными лужами на полу. При свете постоянно мигающих и гудящих ламп, как какое-то жуткое существо, как мутант из страшилок... как нечто неживое.
Через несколько минут выяснилось, что я оказалась не так уж далека от истины. Подол платья сестры был весь запятнан кровью. Кровь текла у неё по ногам, и, когда Верити шла, оставляла за собой густые красные капли, которые казались иссиня-чёрными в свете ламп.
Тогда Адам выгреб все свои небогатые сбережения и послал меня в Чистилище за врачом. Единственным, кто согласился спуститься в катакомбы, чтобы лечить проститутку за такую плату, оказался одноглазый наркоман, Мясник Стэн. Впрочем, не такой уж и мясник, как выяснилось на деле, хоть и немного под кайфом.
Но это после, а сперва я тупо смотрела на Верити, которая никогда не была румяной - здоровым видом никто из Ада похвастать не мог, - а тогда она стала белой, как обглоданные кости. Смотрела на тёмное пятно, расплывающееся под ней на матрасе. Дядюшка Адам едва не тычками выгнал меня в коридор. Первые несколько метров я преодолела навряд ли быстрее Верити... а потом, потом...
Я неслась так, что меня, наверное, не догнал бы даже гравимобиль Ублюдка. Осознание того, что происходит, пришло с опозданием, но уж тогда-то раскрылось передо мной во всей полноте ужаса и отчаяния. А как я мыкалась по Чистилищу, стучала, звала, объясняла, убеждала, умоляла... Во мне проснулся невиданный дар красноречия. Никогда, ни до, ни после, я не была настолько убедительной. Вся моя замкнутость, весь страх перед незнакомыми людьми - всё было забыто, потому что меня подгонял страх иного порядка, куда сильнее первого, такого смешного и незначительного.
Уводить меня было некуда, отвлекать - бесполезно, поэтому я сидела там же, рядом с дядюшкой Адамом, и видела и слышала всё. Так я узнала, что Верити ходила к Милашке Мардж - старухе с чёрными зубами и вечно растрёпанными седыми патлами. А та длинной спицей сделала ей аборт. Получила деньги за то, что едва не убила сестру... убила бы, если б не Мясник Стэн. Но все проклятья Верити были обращены не ей, а какому-то захожему наёмнику.
- Сукин сын, набрехал мне, будто стерилен! Облучился он якобы... Мразь драная, тварина! Увижу ещё, причиндалы с корнем вырву!
Верити терпела боль с потрясшим всех нас мужеством. Время от времени она теряла сознание, но ни звука не прорвалось сквозь сжатые зубы.
Когда всё закончилось, Мясник, из головы которого окончательно выветрилась наркотическая дурь, заговорил с ней неожиданно серьёзно. Это был единственный раз, когда я видела его совершенно в адеквате.
- У меня для тебя плохая новость, детка. Готова выслушать?
- Выкладывай.
Верити хищно оскалилась. Меня, совсем девчонку, поразила злая дерзость в её голосе и глазах, и без того лихорадочно горящих. Уже много позже я поняла, что сестра в тот миг бросала вызов. Не врачу. Судьбе.
- Я сдохну? Пропали даром твои труды? Нельзя мне подыхать, догоняешь? Понимаешь ты, торчок? Её, - она указала подбородком на меня, застывшую, замороженную, - на чьё попечение предоставлю? Ты, что ль, позаботишься, чтобы она не пила из лужи, не залезла в петлю и не раздвигала ноги, как я?
- Эй-эй, сбавь обороты! Я, типа, про другое...
- Про что? Ну!
- Родить ты не сможешь. Без вариантов. Ты уж извини. У тебя на матке живого места не было.
Верити откинула голову на подушку и расхохоталась, грубо, рвано.
- Фу ты. Да уж, напугал. Оно и к лучшему, дружок. Незачем плодить нищету.
Верити выкарабкивалась из болезни, вцепляясь в жизнь руками, ногами и зубами. Яростно, бескомпромиссно.
Через два дня, кое-как сидя на постели и по ложке вливая в себя бульон, серая, измождённая, похожая на мертвеца даже больше, чем придя от Милашки Мардж, она просипела, схватив меня за руку своей, похожей на кость:
- Под мужика ляжешь только через мой труп, поняла?
Я поняла. Вот таким образом я впервые узнала об отношениях между мужчиной и женщиной. Я уяснила с ранних лет, что это кровь, грязь и пот. Это болезнь, ложь и страх.
И чем старше я становилась, тем больше убеждалась в этом. Я не верила стихам, которые иногда читал мне Адам. Слова в них звучали красиво, но они были обманом. Не таким обманом, к какому я привыкла, но ещё более опасным.
Быть может, дядюшка Адам был прав, я этого не исключала. Прав в том, что такие чувства были. Но они умерли, умерли вместе с теми поэтами. И вместе с ними обратились в тлен и пепел.
