— Боритесь!
Но я продолжала тянуться.
— Черт побери, загляните же в себя! Ненавидьте меня! Сражайтесь! Сражайтесь со мной, как можете!
Моя рука остановилась. Отдернулась. Снова двинулась вперед.
— Порежьте себя глубоко, — прошипел он Гласом. — Пусть боль будет адской.
Мои пальцы сомкнулись на рукояти ножа.
— Вы прирожденная жертва, мисс Лейн. Ходячая и говорящая Барби, — презрительно протянул он. — Смотрите, как убивают сестру Мак. Смотрите, как насилуют Мак. Как ее трахают. Как Мак падает на улице перед Книгой. И как валяется мертвой в куче мусора на заднем дворе.
Я резко вздохнула от боли.
— Возьмите нож!
Я подняла нож, рука двигалась рывками.
— Я побывал у вас внутри, — продолжал насмехаться Бэрронс. — Я знаю вас вдоль и поперек. В вас нет ничего стоящего. Сделайте нам всем одолжение и сдохните, чтобы мы наконец смогли работать над следующим планом и перестали гадать, сможете ли вы вырасти и стать на что-то способны.
Ладно, достаточно!
— Ты не знаешь меня вдоль и поперек! — оскалилась я. — Ты мог побывать у меня внутри, но ты никогдане был в моем сердце. Давай, Бэрронс, заставь меня нарезать себя на ломтики. Давай, играй со мной в свои игры. Пинай меня. Обманывай. Запугивай. Будь собой — настоящим ублюдком. Броди повсюду, вынашивая планы, психуй и храни свои секреты, но по поводу меня ты ошибаешься. Во мне есть то, чего тебе следуетбояться. И ты не можешь коснуться моей души. Ты никогдане коснешься моей души!
Я подняла руку, отвела ее назад и отправила нож в полет. Лезвие взрезало воздух, направляясь прямо ему в голову.
Бэрронс уклонился с противоестественной грацией, это был словно намек на движение. Он отодвинулся ровно настолько, чтобы нож пролетел мимо.
Рукоять завибрировала в резной каминной панели рядом с его головой.
— Так что пошел ты, Иерихон Бэрронс, и не туда, куда тебе хотелось бы. Пошел ты — ты никогда больше не сможешь прикоснуться ко мне. Никтоне сможет.
Я ударила по столу, толкая его на Бэрронса. Стол стукнул его по голеням. Схватив с края стола лампу, я бросила ее ему в голову. Бэрронс снова уклонился. Я схватила книгу. Книга врезалась ему в грудь.
Он рассмеялся, темные глаза сверкали от радостного возбуждения.
Я бросилась на него, ударила в лицо кулаком. И услышала убедительный звук, когда что-то в его носу поддалось.
Он не попытался ударить меня в ответ или оттолкнуть. Просто обхватил руками и с силой притянул к себе, так, что мои руки были прижаты к его груди.
А потом, когда я подумала, что он может задушить меня до смерти, Бэрронс наклонил голову и прижался к впадинке над моей ключицей.
— Вам не хватает траха со мной, мисс Лейн? — промурлыкал он мне в ухо.
Глас завибрировал в моем черепе, вынуждая ответить.
Но внутри я была высокой, сильной и гордой. Никто мной не владел. Я не должна была отвечать ни на какие вопросы, если сама этого не хотела.
— А ведь правда, тебе очень хочется это узнать? — замурлыкала я в ответ. — Ты хочешь продолжения, Бэрронс, верно? Я тоже пробралась к тебе под кожу. Надеюсь, у тебя появилась зависимость от меня. Я же была дикой, правда? Думаю, у тебя за всю жизнь не было подобного секса, да, о Древний? Я пошатнула твой миленький, идеально упорядоченный мирок. И надеюсь, тебе чертовски больно от того, что ты меня хочешь!
Его руки внезапно сильно сжались у меня на талии.
— Важен лишь один вопрос, мисс Лейн, — тот, к которому вы так и не подобрались. Люди способны менять степень правды. Большинство всю жизнь проводит, придумывая и постоянно усложняя хитросплетения лжи, убеждает себя в правдивости всей этой ерунды, делает все возможное, чтобы только почувствовать себя в безопасности. Но те, кто действительноживет, редко наслаждаются моментами безопасности, зато учатся выживать в любой шторм. Правда, которую вы можете увидеть и вынести с ледяным спокойствием, делает вас той, кто вы есть. Слабой или сильной. Живой или мертвой. Испытайте себя. Сколько правды вы можете вынести, мисс Лейн?
Я чувствовала, как его разум трется о мое сознание. Ощущение шокировало своей чувственностью. Бэрронс тянулся к моим мыслям так же, как я вламывалась в его, вот только он соблазнял меня, уговаривал мое сознание раскрыться ему навстречу, как цветок открывается солнцу, он манил меня в свои воспоминания.
А потом я оказалась уже не в магазине, не на грани того, чтобы убить или — да кто, блин, знает? — поцеловать Иерихона Бэрронса, я была…
В шатре.
Вскрывая окровавленным клинком грудь мужчины.
Отводя руку назад, чтобы загнать кулак сквозь кости, защищающие его сердце.
Смыкая пальцы на нем.
Вырывая сердце.
Я уже изнасиловал его женщину — она была все еще жива и смотрела, как погибает ее муж. Так же как смотрела на смерть своих детей.
Я поднял его сердце над головой, сжал в кулаке, позволил крови течь…
Бэрронс пытался погрузить меня в сцену жестокого убийства. Силой заставлял меня видеть все очень четко, во всех деталях. Но было там что-то еще. Что-то таилось за этой сценой.
И я хотела этоувидеть.
Я собрала всю свою волю, отступила и бросилась вперед, в ту сцену, которую он мне показывал. Я прорвала ее центр, словно экран кинотеатра, а за ней оказался другой экран.
Снова убийство. Он смеется.
Я потянулась к темному гладкому озеру в своем ши-видящем центре. Я не стала призывать то, что таилось в его глубинах. Просто попросила у него немножко силы. Что бы ни лежало в озере, оно с радостью предложило мне силу, пропитывая ею мои ментальные мышцы.
Я, словно нож, пронзала экран за экраном, пока их наконец не осталось и я не свалилась на колени в мягкий песок…
Пустыня.
Сумерки.
Я держу на руках ребенка.
Я смотрю в ночь.
Я не хочу опускать глаза.
Не могу смотреть на то, что было в его глазах.
Не могу не смотреть.
Мой взгляд против воли жадно устремляется вниз.
Ребенок смотрит на меня с безграничным доверием.
Его глаза говорят: я знаю, что ты не дашь мне умереть.
Его глаза говорят: я знаю, что ты остановишь мою боль.
Его глаза говорят: верю/люблю/обожаю/тывсегдаменяохраняешь/тыдляменявесьмир.
Но я не смог его сохранить.
И я не могу остановить его боль.
Мой рот наполняется желчью. Я отворачиваюсь, меня рвет. Я никогда ничего не понимал в жизни до этого момента.
Я всегда думал, что существует только моя выгода. Корысть до мозга костей.
Если ребенок умрет, ничто больше не будет иметь значения, потому что с ним погибнет часть меня. До сих пор меня не волновала эта часть. Я не знал о ее существовании. Не знал, что она важна.
Смешно было найти ее, чтобы сразу же потерять.
Я держу его.
Укачиваю его.
Он плачет.
Его слезы падают мне на руки и обжигают кожу.
Я смотрю в доверчивые глаза.
Я вижу его в них. Все его прошлые дни. И день сегодняшний. И завтра, которое не придет никогда.
Я вижу его боль, и она рвет меня на части.
Я вижу его безграничную любовь, и мне стыдно.
Я вижу свет — чудесный, идеальный свет его жизни.
Он улыбается мне. Взглядом он выражает всю свою любовь ко мне.
И его глаза начинают гаснуть.
Нет! Из моей груди вырывается рев. Ты не умрешь! Ты не оставишь меня!
Кажется, что я смотрю в его глаза тысячу дней.
Я вижу его. Держу его. Он здесь.
Его нет.
Это лишь миг смерти, перехода. Жизнь сменяется смертью. Наполненность — пустотой. Вот он есть, и вот его нет. Слишком быстро. Вернись, вернись, хочу я закричать. Мне нужна всего лишь минута. Всего лишь еще одна улыбка. Еще один шанс все исправить. Но его нет. Его нет. Куда он исчез? Что случается с жизнью, когда она уходит из тела? Ушел ли он куда-то или, будь все проклято, его просто больше нет?
