— И куда ты пойдешь, женщина?
Я пожала плечами и промолчала.
Айя-алязи поднялась, поджав губы, и вышла из шатра, приглашая мужа за собой. Они долго переговаривались. Айя то и дело нервно вскидывала руки, Мерджан беспрерывно кивал. Знать бы, что она говорила. Вдруг она убедит его вернуть меня во дворец? Айя время от времени бросала на меня тревожные взгляды, качала головой, вновь вскидывала руки. Наконец, Мерджан-саед сцепил пальцы за спиной, отвернулся, глядя в пустыню. Айя-алязи тронула его за плечо, но тот лишь отмахнулся. Она опустила руку, направилась в шатер. Достала за подушками расшитый матерчатый тюк, вытянула мятую черную чадру и швырнула мне:
— Надевай.
Я не задавала лишних вопросов. Чадра — уже крошечная надежда. Я оделась, откинула на макушку чиммет.
Айя лишь бросила острый взгляд:
— Проклятье на нашу голову!
Я вновь промолчала.
Она пошла к корзинам у очага, что-то складывала в небольшой холщовый мешок. Я заметила пресные лепешки и вяленое мясо. Кажется, это для меня. Наконец, вернулся Мерджан-саед. Взял мешок, приторочил к седлу варшана. Положил в седельную сумку три фляги.
— Вставай, алязи. Здесь нельзя оставаться. Ты устала, но времени нет.
Я не задавала вопросов. Послушно поднялась. Айя-алязи посмотрела на мои ноги, села на подушку и принялась разматывать завязки своих башмаков, обхватывающие щиколотку. Бросила передо мной:
— Надевай это.
— Спасибо, Айя-алязи.
Видно, она, как и Салех, сразу приметила дворцовые туфли. Но значило ли это, что Мерджан-саед не намерен везти меня в Ашамун-Сиде? Я этого не понимала. И опасалась спрашивать. Я стянула с рук золотые браслеты, вынула серьги из ушей и протянула ей:
— Возьмите. У меня больше ничего нет. Наверное, это можно продать.
Айя приняла драгоценности без вопросов. Просто продела руку в браслеты, а серьги зажала в кулаке:
— Может, тебе повезет. Нимат альжана.
— Нимат альжана. Спасибо.
Я развернулась и направилась к варшану, у которого ждал Мерджан-саед.
66
Я могла полагаться лишь на слова Мерджана. Он сказал, что мы движемся на
запад. В случае чего, велел не поднимать чиммет, прятать кисти рук и молчать. Всегда молчать, потому что акцент выдавал меня с головой. Я верила. Или делала вид, что верила.
Я мерно покачивалась, сидя на широкой спине варшана впереди седла Мерджан-саеда. Будто сгорала заживо под черной тканью. Молчала. Теребила щетку-гриву, словно набранную из тонкой упругой проволоки. Время от времени смотрела на солнце через сетку чиммета, тщетно пытаясь хоть что-то высчитать по его положению.
Я повернулась к Мерджану:
— Который час, саед?
— Не доверяешь?
Я услышала, как он усмехнулся. Решила быть честной — и так все очевидно:
— Если вы везете меня в Ашамун-Сиде — просто убейте прямо сейчас. Это будет милосерднее.
Он молчал. Причмокнул, понукая животное, пришпорил пятками.
— Прошу, Мерджан-саед. Хотя бы дайте мне уйти, если я прошу о невозможном. Пустыня справится сама.
— Жена настаивала, чтобы я вез тебя в Ашамун-Сиде.
Я забыла, как дышать. Внутри все замерло, будто зазвенело от напряжения:
— Мы едем в Ашамун-Сиде?
Он отвернулся, смотрел вдаль:
— Нет.
— Почему?
Варшан вдруг остановился. Мерджан-саед подцепил пальцами полу кафтана и обнажил правую ногу до самого колена. Я охнула, вдоль позвоночника пробежали отвратительные мурашки. Я увидела протез, защищенный от песка тканевым чехлом. Тонкая неестественная палка, оканчивающаяся искусственной стопой, обутой в традиционный башмак на завязках.
Мерджан опустил кафтан и вновь пришпорил варшана. Но я все равно не понимала, как его нога связана с решением не везти меня в Ашамун-Сиде. Что-то спрашивать казалось нетактичным.
— Раньше я работал на эмира так же, как много лет до этого работал на его отца, обслуживал сирадолитные вышки. Пять лет назад на аварии потерял ногу. Отсекло листом железа, — прозвучало равнодушно, будто сказанное ничего не значило.
Я опустила голову:
— Мне жаль. Это ужасно.
Мерджан-саед лишь усмехнулся:
— Много народу погибло, но каждый остался один на один со своей бедой. Они хотят выдоить эту землю без остатка, не понимая, что бури хоть до ядра — сирадолита не прибавится. Недра не бездонны. Я не первый, кто пострадал. И не последний. Даже не нашлось эркара отвезти меня в больницу. И меня просто бросили. Я подавал прошения на пенсию, но не добился ничего, как и остальные. Чтобы купить этот протез, мы с женой продали дом в Ашамун-Сиде и ушли в пустыню. Завели коз. Эмир мне больше не указ. И я буду рад, если помогу тебе бежать.
— Это ваша месть, Мерджан-саед… А если нас поймают?
Он не ответил, лишь вновь причмокнул и пришпорил варшана. Я едва держалась на спине, пальцы так стискивали гриву, что я их почти не чувствовала. Хотелось лечь на толстую шею и уснуть. Но я боялась. Уснуть — выпасть из реальности. Довериться. Впрочем, разве я не доверилась?
Я вновь повернулась:
— Сколько нам ехать до Марказа?
Мерджан-саед молчал, смотрел куда-то в небо, будто прикидывал. Я не понимала, какое миновала расстояние, прежде чем прыгнула в песок. Сколько я пролетела? Час? Два? Три? Я посмотрела на ходящую ходуном шею варшана, прислушалась, как шуршит песок под его мохнатыми тяжелыми ногами. С такой скоростью понадобятся дни, если не недели.
— Сколько, Мерджан-саед?
— Два дня. Если все будет хорошо, нимат альжана, завтра вечером будешь в Марказе. Осталось шестьсот хаков.
Я не понимала:
— Сколько это в милях?
Мерджан какое-то время прикидывал в уме:
— Около двухсот миль, алязи.
Я покачала головой:
— Это невозможно. Варшан от силы покрывает в час три мили. Невозможно, Мерджан-саед.
Он не ответил. Лишь повел бровями и отвернулся, глядя вдаль. Будто презирал мое неверие.
— Держись крепко.
Он вытянул руку и пошарил где-то под хвостом варшана. Выглядело это… странно. Животное взбрыкнуло, подскочило на месте, мелко сотрясаясь, и с храпом ринулось вперед, едва касаясь широкими копытами песка. Я ухватилась за жесткую гриву, пригнулась, стараясь не упасть.
Это было невероятно. Мне сложно было предположить, но казалось, что скорость варшана не уступает малой скорости эркара. Может, он мог покрывать в час двадцать пять, а то и все тридцать миль. Вопрос в другом: как надолго?
Оказалось, довольно надолго. Мерджан-саед время от времени давал животному передышку и вновь пускал бешеным галопом. Оказалось, в таком состоянии варшан способен сметать на своем пути все без разбора. Он не видел препятствий. Если оказаться перед ним — он никогда не свернет. Затопчет, помчится напролом.
До ночи мы должны были достичь сирадолитного месторождения, чтобы там переночевать и пополнить запас воды. И варшану требовался отдых. Я больше не хотела сомневаться. Думать о том, что Мерджан-саед обманывает, везет в Ашамун-Сиде. Он был убедителен, но опасения снова и снова не давали покоя. Здесь твердят, что на все благословение небес — нимат альжана.
Нимат альжана.
Сирадолитные вышки показались дорожкой красных огней на горизонте, когда уже опустилась ночь. Я, наконец, отважилась поднять чиммет, вдыхала полной грудью стремительно остывающий воздух, смотрела в небо. Поразительное. Трехмерное. Бездонное. Вечное, как мироздание. Оно будто изменяло сознание, гипнотизировало.
Когда Мерджан-саед помог мне спуститься с варшана, я не чувствовала ног и собственной задницы. Песок будто утекал, заставляя опуститься на колени, чтобы не упасть. Тело словно все еще чувствовало отголоски бешеной скачки. Мне было страшно даже вообразить, как оно будет болеть наутро. Досадные бытовые мелочи. Казалось удивительным, что они меня все еще заботили. Значит, пока все не так плохо.
Мы зашли в самую гущу вышек, где растительность образовывала небольшую рощу с крепкими разлапистыми пальмами. Совсем не похожими на те жалкие кусты, которые я видела раньше. Здесь было прохладно и даже свежо. Сочные жесткие листья колыхались на ветру, едва слышно сухо постукивая. Мерджан расчистил место, запалил костер из высохших веток и содранной коры. Мы сидели на песке, ели мясо и лепешки, слушали треск огня. Казалось, не было другой жизни. Будто я целую вечность сидела в этих песках, закутанная в чадру. Почему-то было удивительно спокойно.
