— Он был в своего рода… Ох, подождите, мне не положено об этом говорить. Простите, копы заставили меня дать обещание.
— Что ж, ходят самые разные слухи, знаете, — заметил он. — Я просто хотел прояснить факты. А где ваш спутник?
— Он вернется через секунду, — ответила я.
Внезапно я почувствовала себя очень одинокой, хотя была в машине, припаркованной на подъездной дорожке пригородной улицы. Я подпрыгнула, притворившись, что почувствовала вибрацию телефона.
— Алло? — сказала я, держа телефон возле уха. — А, привет, шериф. Да, я здесь у дома Твайлы, разговариваю с пастором Гарландом. Он стоит прямо здесь, он вам нужен? Нет? Хорошо.
Я посмотрела на священника с извиняющимся выражением лица, тот улыбнулся и помахал, а потом двинулся к дому. Я продолжала вести притворную беседу, до тех пор пока он не вошел через заднюю дверь.
Чувствуя себя полной идиоткой, я ощутила облегчение оттого, что он ушел. Где, черт побери, Толливер? Почему он так долго?
Я повернулась на сиденье и начала расстегивать привязной ремень. Пойду и выясню, что его задержало. Я тревожилась не на шутку, меня беспокоило ощущение, что я просмотрела что-то очень важное.
Что-то, касающееся девятого мальчика, который выжил.
Я перестала возиться с ремнем и призадумалась. Личность мальчика установили. Он был в безопасности в больнице Ашвилла. Может, он никогда не заговорит о том, что с ним случилось, но, вероятнее всего, заговорит — когда привыкнет к тому, что он в безопасности и почувствует себя лучше физически. И когда он начнет говорить, то назовет второго убийцу, если и вправду есть второй. Но что, если он ни разу не видел второго убийцу? Возможно, его держали в конюшне, потому что его похитил Том Алманд, один лишь Том Алманд? Что, если Алманд в первый и единственный раз заставил сына помочь ему, и именно это толкнуло Чака на отчаянный поступок. Может, у Алманда не было шанса поделиться своей добычей, прежде чем его раскрыли. Тогда у его сообщника имелось еще больше шансов выкрутиться.
И Доук Гарланд не был преступником. Он только что спросил меня, где держали мальчика. Если бы он был вторым убийцей, он знал бы это. Если же он только пытался запутать дело, то мог бы просто вообще ничего не говорить. Это не повлияло бы на то, что я думаю. Почему же он задал мне этот вопрос, если только и вправду ничего не знал?
Но кто-то знал, кто-то, с кем я недавно разговаривала. Кто-то сказал, что мальчик был под полом в стойле или что-нибудь в таком роде.
Кто это был? Мы встречались с таким множеством людей. Явно не Манфред, и не Рейн, и ни один из полицейских — им и положено было об этом знать. Тогда кто? С кем я разговаривала? С леди из похоронного бюро, Кледой как ее там… Нет, не она.
Я сидела в машине с приоткрытой дверцей, поставив на землю одну ногу, и думала. С внезапностью, ошеломившей меня, рядом со мной остановился большой внедорожник, дверцу моей машины распахнули и, схватив меня за руку, выдернули наружу. Потом большая рука ударила меня по тому месту, куда меня давным-давно стукнули лопатой, и я потеряла сознание.
К тому времени, как я пришла в себя и смогла осознавать, что происходит, я сидела в машине с заклеенным скотчем ртом и связанными руками. Внезапное нападение полностью застало меня врасплох.
На водительском сиденье сгорбился Барни Симпсон, подавая задом с подъездной дорожки, а потом устремившись по дороге, как маньяк. Внедорожник так неистово подбрасывало, что я съехала на пол. У меня не было возможности удержаться от падения. Я упала на больную руку, и боль была такой мучительной, что я закричала бы, но он позаботился и об этом.
Есть что-то ужасное в том, чтобы оказаться правой, если твоя правота означает, что тебе надрали задницу.
Мне повезет, если это все, что со мной случится.
Примерно через пять минут он остановился. Я все еще не могла пошевелиться, но пыталась собраться с силами. Я понятия не имела, где мы. Твайла жила в пригороде, может, единственном месте Доравилла с солидными домами. Пять минут езды оттуда могли привести нас куда угодно — в более старую часть города или вообще за городскую черту.
Глядя мимо головы Барни, я видела ель, на которой таял лед, одно дерево из рощицы. По всей Северной Каролине росли деревья.
— У нас было все, — сказал Барни.
Он смотрел на меня сверху вниз, и его большие очки в темной оправе увеличивали его глаза, так что он не просто глядел на меня, а сердито пялился.
— У нас было все, пока ты их не нашла. Я находил мальчишек в больнице и отмечал их на будущее, или Том видел их на улице, когда они шли пешком или ехали на попутках. Мы подбирали их, а потом просто… использовали.
«О господи!» — подумала я.
— Мы использовали каждую частицу, всю боль, весь секс, весь страх. Мы поглощали их. До тех пор, пока ничего не оставалось.
Я боролась со скотчем, задыхаясь и булькая.
— У нас было второе место, место в амбаре, на случай если мы заполучим двух мальчиков одновременно. Оно было вроде камеры предварительного заключения. На самом деле нам ни разу не пришлось им воспользоваться. Но, думаю, Том просто не мог удержаться, хотя последнее, что он должен был делать, — это подбирать еще одного мальчика.
Излагая свои доводы, которые сводились к тому, что я змея в их раю, он завел внедорожник и поглядел в окно заднего вида. Барни вернулся на дорогу.
— Но Том не смог завязать, хотя, думаю, это было бы его последним разом. А те, кто путешествует автостопом, они — как яблоки, падающие тебе на колени.
Я не могла просто съежиться на полу и бояться. Мне надо было что-то придумать. Я могла бы ухитриться открыть дверцу и выкатиться наружу, но машина так неслась, что я не думала, что выживу. Я приберегу такое на самый крайний случай. Умереть вот так будет лучше, чем умереть, как мальчики.
Ладно, пора бороться.
Я продолжала говорить это себе, но все еще чувствовала себя такой ошеломленной и дезориентированной, что трудно было заставить мускулы подчиниться агрессивному плану. А потом было трудно принять такую позу, чтобы мои удары хоть чего-то стоили. Мои ноги были свободны, потому что у Барни не хватило времени их связать, к тому же он, возможно, надеялся, что я пробуду без сознания подольше.
И вот я пнула его, пытаясь вложить в пинок побольше силы, изогнувшись, чтобы прислониться к дверце спиной. Конечно, внедорожник вильнул, и Барни завопил на меня:
— Я сдеру с тебя шкуру!
Я знала: он говорит в буквальном смысле.
Больше он не походил на администратора больницы. Он походил на того, кем в действительности был: человеком, обезумевшим от собственного зла.