и у мужчине не хватает сил терпеть дальше. Он накрывает девушку своим телом. Поцелуи со вкусом миндаля. Ее дыхание и она выдыхает его имя. Шепчет.
***
Ожидание почти забытой боли. Элис задыхается им. Но Грегори медлит. Он нависает, но ничего не делает. Лишь касается губами шеи, рисуя на ней одному ему понятные узоры. И его желание, такое разгоряченное, что упирается снизу.
— Идеальная… — его шёпот скользит, продирает до мурашек. — И моя…
Мужчина опускает одну руку вниз. Ещё раз гладит по пульсирующим от желания складкам. Прислоняется к лону. И медленно раскрывая, входит.
Тягучая сладость наполняет все изнутри. Боли не было, лишь жгучее, сумасшедшее чувство наполненности. И Элис всхлипывает от переполняющего огня. Грегори ловит ее губы своими. Он отстраняется, чтобы через секунду снова приблизиться.
Движения отдаются приятной истомой внутри. Каждый выдох как украденное солнце, что разгорается под покровом ночи.
Грегори двигается мягко и плавно. Ласкает губами грудь девушки. Ловит ее вздохи и стоны. Элис нежна и горяча. Ей мало сейчас и она утягивает его в пляску бешеного желания. Потому что хочет, потому что может отдать себя до капли. Ее пальцы очерчивают рельеф мышц, голос подернутый поволокой страсти.
Алисия потеряла счёт времени, упивалась каждый движением, толчком, выдохом. Его глаза, что напротив затягивало первозданной тьмой. Его руки жадными касаниями подчиняли. И когда с ее губ сорвался самый сладкий стон…
Всплеск огня. Короткий и мощный. И желание ещё сильнее податься навстречу, стать единым целым, растворится друг в друге.
Сладкая судорога, что пронзила низ живота. И ещё… И ещё…
Раз за разом…
Элис выгнулась, падая в его руки. Ощутила, как в губы течет хриплый выдох, как перекатывается под кожей металл мышц, как сильная пульсация внутри рождает новый виток наслаждения.
Дурманящий, огненный, сумасшедший, что заставляет повторять его имя шёпотом или наоборот кричать- со стоном, на выдохе.
До тех пор пока мир не зажегся светом восходящего солнца или не разлился бурей грозового ливня. До тех пор пока девушка не растворилась в мужских объятиях.
Глава 38
Туманы. Ужасные, въедливые туманы, что затягивают восточную границу Иртана. А на границе смута. И десятки тысяч солдат, магов, что сдерживают эту яростную борьбу за власть. Сотни убитых, ещё когда было время в пылу агонизирующих схваток, сложены в телеги под чёрным грубым сукном.
Новое военство. Мертвое. Лишенное страха и боли. Лежит под траурной тканью и ждёт своего часа.
Грегори надеется, что не дождётся.
— Господин труповод, — надсадно хрипит молоденький оруженосец одного из погибших рыцарей Ордена Благоденствия. Рыцарь там, где-то в повозках. Не факт, что его удастся поднять. А мальчишка жив. И старается прибиться хоть к кому-нибудь, потому что он ещё боится. — Когда я умру, вы тоже меня… поднимете?
Грегори отводит усталые глаза. Врать, что не поднимет, что мальчишка будет похоронен, смешно. И он, и сам некромант, и ещё тысячи солдат знают, что в посмертии им будет отказано. Так к чему тогда это?
— Писал маменьке… — оруженосец поджимает раненую руку на перевязи и садится на землю, за повозки, туда, где сидит сам маг смерти, — она отвечает, что скоро придут соседи и помогут. Ведь помогут? Вы, мастер, верите, что задохнётся смута?
Грегори не верил. Вера покинула его вместе с погибшей женой. И эта восточная граница королевства, которую вечно лихорадит то от набегов соседей, то от революций, лишь подтверждение, что веры больше нет. Надежды тоже. Поэтому, стиснув зубы, встаёшь и идёшь в магический караул. А потом брошенное в спину:
— Мастер некромант, — мгновение, чтобы обернуться и поймать напуганные глаза, — когда я умру, отпишите матушке, что похоронили меня. Пусть она верит в мое посмертие…
И ты пишешь. Потом, когда все закончилось, пишешь. А на самом деле вспоминаешь эти рыжие напуганные глаза мальчишки, когда мятежники прорывают оборону, и тогда то войско, что недавно покоилось, встаёт. И в нем марширует юный убитый оруженосец.
Ты смотришь на дело рук своих, руководишь, как кукловод неживой армией, потому что людей, что ещё дышат нельзя ставить под удар. В этой пляске из месива крови и грязи, что сбивалась порыжевшими хлопьями на армейских сапогах, ты главная фигура. Ты режиссёр, что взмахом руки посылает в атаку живых мертвецов, и плевать, что от обилия смерти, которая клубиться здесь, твой разум все больше мёртв. Ты танцуешь в хороводе из тлена с самой великой смертью. Кровь стекает по подбородку, а сила, что ещё вчера грела свои корни глубоко внутри, рвётся наружу ломая, сдавливая сознание… Растекается чернильным рисунком по коже. Течёт полноводной рекой, сносит на пути преграды, оседает облаками чёрной пены.
И ты держишься из последних сил, чтобы самому не шагнуть за грань, не раствориться в этой первозданной тишине, что переливается отблесками рубинового вина в бокале. Что поёт никому не слышную песню конца. Что пляшет всполохами огня. Что так прекрасно мертва. Мёртвая тишина…
Грегори рывком сел на кровати. Сердце билось о рёбра. Голова была мутной. А слух… Он стучался о границы бесшумной преграды.
Щелчок пальцами, беззвучный. Но освещение полыхнуло зарницей, чтобы освятить кровать, в которой дёрнулась ведьма. Среди вороха кудрявых волос, что оплели все лицо, зажглись изумрудные глаза, и девушка, перевернувшись на спину, уставилась на мужчину.
— Дурной сон, — голос охрип, и в горле саднило.
Мужчина разглядывал девушку с неприкрытым интересом. Ему все в ней нравилось. И хрупкие запястья, и ложбинка между ключиц, и округлые…
Тут Грегори осознал, что при взгляде на Элис, ночной кошмар резко забылся. А вспомнилось предшествующее ему событие. Неужели она действительно с ним? Тёплая, нежная, со сна мягкая и пахнет теперь им. А он, наверно, ей. Словно ароматы въедались под кожу.
— Расскажи… — она переворачивается на бок и натягивает одеяло до подбородка. В этом есть своя изюминка. Алисия ужасно стеснительная, но как только она отбрасывает это чувство, становится упоительно страстной.
— Не стоит…
И взмахом руки приглушает яркий свет, чтобы погрузить домик лесника в тёплый полумрак.
— Ты некромант.
Не похоже, чтобы ведьма спрашивала, но и для констатации факта не хватало голосу уверенности.
— А у тебя с этим проблемы? Религия, клятвы, обеты? Если что я могу потерпеть и не заниматься этим грязным делом.
— Ты серьезно некромант?
— Давно догадалась?
Чародейка улыбается и признаётся.
— Почти сразу, в первую ночь. Но между убийцей и «поцелованным смертью», я предпочитала ратовать за последнее.
— Почему убийцу? — разговор отдавал абсурдом, и прояснить все моменты хотелось прямо сейчас. А ещё провести пальцами по ее ключицам, спуститься к груди.
— У вас с
