Рамиль с бандитами твоими разбираться, — пресекаю развитие бессмысленной беседы. — Тема закрыта.
— Вот сучка! — Наташка багровеет. — Тогда хаты мне верни!
— Щаз! — я цепляюсь пальцами за кожаный подголовник переднего сиденья, наклоняюсь к ней. — Чтобы ты квартиры на бандитов переписала в счёт долга? Наша мама не для того всю жизнь спину гнула. Ясно?!
— Ясно, Гель, — Ната поджимает губы. — Ясно, что ты змея!
— Через суд всё решим, — ставлю сестру перед фактом. — Как и должно было быть после смерти мамы. Мне чужого не надо.
— Сучка мелкая… — шипит сестра.
Я уже давно не мелкая и тем более не сучка.
Мну в ладони картонный стаканчик и выхожу на улицу. Обхожу машину, открываю дверь с Наташкиной стороны:
— Вылезай, — голос мой звучит крайне требовательно и убедительно.
Ната вытекает из тонированного авто, пытается смотреть на меня с достоинством, но я вижу в её глазах — жалость. К самой себе, конечно.
— Ты не посмеешь… — она оттопыривает указательный палец.
— Ещё как посмею! — обрываю её. — Катись отсюда, будь любезна.
Хлопаю дверью и иду к аллее с раскидистыми тополями. Пусть валит куда хочет — в Падалки, в село, да хоть в лес на деляну. Мне всё равно.
Так случается, что по крови — родня, а на деле — хуже врагов. Видит бог, я многое вытерпела от неё. Мне было жаль Натаху — одинокая озлобившаяся женщина. Но ключевое слово здесь — «было». Я просто не могу посочувствовать человеку, который ради собственной выгоды готов пойти на всё. В том числе — продавать наркотик, с которого слезть почти нереально.
Для меня это за гранью сострадания.
Хочу позвонить бете, но у меня нет телефона. Его отобрали те волки… Кто они? Оборотни из стаи Рамиля? Предатели.
В голове всплывают страшные картинки-воспоминания. Наверное, у меня своего рода психологическая травма. Я не привыкла обращать внимание на собственное душевное равновесие, но сейчас наступил предел.
Хлюпаю носом, сидя на каменной лавочке под тополем, и жду.
— Привет, — со мной рядом садится загорелая темноволосая девушка.
Про таких говорят — кость широкая. Она не пышка, нет. Просто дама в крепком теле, и порода чувствуется. Смотрю на незнакомку, наскоро вытирая слёзы. Кого-то она мне напоминает.
— Привет, — вглядываюсь в черты лица девушки.
— Я Зара, сестра Рамиля, — представляется она и тянет мне руку.
— О, боже… Что с ним? — я забываю про вежливость.
— Сердечный приступ, — выдаёт волчица, и я охаю. — Всё хорошо! Уже всё хорошо, — она торопится меня успокоить. — Мы с Каиром подали прошение жрецам. Скоро нам разрешат увидеться.
— Что за день такой?.. — я закрываю глаза и откидываюсь на спинку каменной лавочки. Голова кругом.
— Тяжёлый день, да, — соглашается Зара. — Для всех нас. Ты тоже натерпелась.
— Пожалуй, — размыкаю веки, смотрю на волчицу.
Они с дядей альфой похожи. Очень.
— Наш троюродный брат всё это затеял. По его приказу из Рамиля сделали наркомана, — Зара вздыхает тяжело. — Бакир много лет обманывал стаю.
— Как?.. — я вспоминаю, что говорил дядя про конкурента, и у меня концы с концами не сходятся. — Ваш брат?
— Да, он только что сознался на допросе. Мы даже подумать не могли. В семье оборотней доверяют друг другу. Это основа основ для нас. Но… — волчица вздыхает ещё раз, у неё в глазах стоят слёзы. — Семьи больше нет. Бакир убрал почти всех несогласных, затянул только с нашим бетой. Побаивался его. Наверное, Каир жив только благодаря этому. Остальные — предатели, их ждёт смерть. Как и Бакира.
У меня по позвоночнику поднимается холод. Я знаю, как важна для моего альфы стая. Он чувствовал вину за то, что оставил оборотней, став зависимым. Он много говорил о том, что собирается сделать, вернувшись к своим волкам. А теперь возвращаться не к кому…
Я сглатываю комок горечи, смотрю на Зару. Она кивает, и мы молчим. Долго молчим. Не знаю, что говорить в таких ситуациях. Настоящая трагедия. Для всех нас.
— Рамиль сильный мужчина, — я прерываю тишину, — он соберёт новую стаю.
— Нет, увы, — Зара мотает головой. — Жрецы учли все обстоятельства и сняли с моего брата обвинения. Он защищал пару… Тебя. Вот только убийства, которые Рамиль совершил при побеге из резиденции… Ох, — волчица промакивает пальцами слёзы на щеках. — Его навсегда лишили статуса альфы.
Я даже представить боюсь, что дядя сейчас чувствует. Могу почувствовать, но запрещаю себе это. Боюсь, нервы не выдержат.
— Нам ещё не пора к Рамилю? — я ёрзаю на лавочке.
— Идём, — Зара встаёт. — Попробуем прорваться.
* * *
Чтобы попасть в палату пока ещё заключённого Асманова, нам с Зариной приходится пройти через все круги бюрократического ада. Я думала, это никогда не закончится. У меня пальцы скрючило от количества подписей, которые пришлось поставить ради пятнадцати минут свидания.
— Иди, — Зара пропускает меня к двери.
— Ты не пойдёшь? — я растерянно смотрю на неё.
— Вам надо поговорить, и чем скорее, тем лучше, — заявляет она.
Свидание будет недолгим. И я понимаю, почему Зара решает отправить меня к истинному одну. Со всей этой жестью я совершенно забыла, что у нас с дядей наметились некоторые проблемы в отношениях.
Становится не по себе. Я только сейчас начинаю понимать — эти самые отношения под угрозой. Ни разница в возрасте, ни его зависимость не смогли надломить стержень в паре, а разница взглядов на жизнь смогла. И она никуда не делась.
— Дядь… — шепчу, переступив порог, дверь за моей спиной закрывается.
Огромный бородатый альфа на больничной койке выглядит инородно. Так не должно быть. Только не с ним. Не с нами.
— Ангел, ты пришла… — Рамиль пытается встать с кровати.
— Ты чего делаешь?! — я бросаюсь к нему. — Не надо. Лежи, пожалуйста, — сажусь на краешек матраса, смотрю на капельницу с лекарством и не могу проглотить комок отчаяния, застрявший в горле.
Рамиль аккуратно берёт мои руки, целует пальцы:
— Тоненькие, такие, — он улыбается. — Красивые. Ты красивая.
— Дядь, я всё знаю. Мне так жаль… — я хватаю ртом воздух, понимая, что ляпнула страшную банальщину.
— Я это заслужил, — лицо Рамиля становится серым, словно туча. — Но мои волки, которых пришил Бакир — нет.
— Не вини себя, — шепчу и глажу бородатую щёку. — Ты не виноват.
— Виноват, — Рамиль закрывает глаза. — И перед тобой виноват, кнопка, — он размыкает веки, и я вижу в чёрных глазах адскую боль. — Прости мудака.
— Я не сержусь, просто ты… — из моих глаз катятся слёзы.
Не собиралась плакать. Я не специально, оно само.
— Просто я не умею любить, — дядя улыбается грустно. — Я до тебя никого не любил, Гель. И уже не полюблю, наверное.
