мысли. Он просто поцеловал её.
Но запомнил её слова.
“У нас есть всё время мира”, — повторил он себе.
Конечно, чисто технически это не было правдой. Ни в какой степени. Как бы далеко ни шагнула наука, вечная жизнь человечеству была всё так же недоступна. Даже самые гениальные учёные их поколения, большинство из которых работало на Альдо, не могли гарантировать полного бессмертия. Пока что пределом считались пятьсот лет жизни — и это не делая скидку на вероятность несчастных случаев.
Но всё же следовало признать, что в чём-то Катерина была совершенно права. Это действительно ощущалось, как всё время мира.
Раньше Родас никогда такого не испытывал: структура его прошлой жизни не предполагала. На войне, будучи фактически живым оружием, он понятия не имел, что может с ним случиться на следующий день. И не то чтобы его это на самом деле сильно волновало, если честно. Ему нечего было терять: кроме туманных перспектив восстания, флагманского искина в качестве главного собеседника и позже ещё Никки у него не было ничего важного. Жизнь… оставалась значительной величиной, но не принадлежала ему. Ты не можешь потерять то, что тебе не принадлежит, верно?
Но теперь всё изменилось. И ощущалось так, как будто впереди действительно полно времени.
А ещё теперь ему было, что терять. О, очень много! Наверное, даже слишком. Настолько, что Родас поймал себя на неожиданном, но однозначном чувстве: он в чём-то начинал понимать Эласто. И всех диро, медиков и прочих жителей Олимпа, его некогда окружавших.
Теперь, заняв их место на вершине мира, Родас внезапно действительно посмотрел на всё это их глазами — что весьма иронично, учитывая природу его способностей. Он всю жизнь заглядывал в чужие мысли, но, выражаясь языком образов, не бывал в чужой шкуре. Это оказалось интересным опытом.
Он наконец-то в полной мере осознал, почему все попытки достучаться до совести и гуманизма их создателей были провальны изначально. Он наконец-то понял тот страх, который постоянно висел фоном в их сознании, как надоедливая и не совсем понятная музыка. Пожалуй, диро боялись даже больше, чем моды, и Родас никогда не мог для себя понять причину.
Теперь он знал. Секрет прост: страх пропорционален количеству того, что ты можешь потерять.
Он вывел это правило логически, прочувствовал его на себе, даже построил алгоритм. Он поймал себя на этом страхе и осознал вдруг, что свобода, и возможность получить, что хочешь, и личные люди, и Катерина, конечно — всё это потерять очень страшно. Намного страшнее, чем отладка или утилизация.
Потому он не торопился что-то менять в их отношениях, пробовать что-то новое, переступать границу. Ему нравилось то, что у них уже было — контролируемые ласки, во время которых он точно не мог ей навредить. Они постепенно совершенствовались в этом, и Родас не хотел большего.
Он боялся. Но следовало признать, что из них двоих Катерина была, пожалуй, намного смелее. И вела в отношениях всё же она. Она первой осмелилась прикоснуться, она первой поцеловала его, она первой доставила ему удовольствие, она же сказала на пятнадцатый день:
— Я думаю, мы неплохо друг друга обкатали и можем переходить к синхронному плаванью. Что скажешь?
Не то чтобы Родас в тот момент был очень красноречив.
На самом деле, он, по жизни не очень склонный к противоречиям, сейчас в них попросту тонул: желания и порывы, страх и сомнения тянули его в разные стороны.
Вот уж поистине — человеческое. Слишком человеческое.
К сожалению или к счастью (и скорее всё же последнее), Катерина Ротифф была не из тех, кто слишком долго будет ждать ответа. Вихрь-14, как уже упоминалось, совсем не зря была охарактеризована в личном деле как “офицер исключительной смелости, интеллекта выше среднего, проявляющий систематичный подход к решению задач и решительность при их выполнении”.
Что же, Родас был готов подписаться под однажды брошенной вскользь Эрос фразой: “Хочешь знать, как кто-то трахается — смотри, как он сражается и летает. Всегда работает, уж поверь!”
Теперь, когда Кат толкнула его на кровать и устроилась у него на бёдрах, касаясь так и там, где было нужно, вышибая все связные мысли, Родас в который раз убедился в правоте Эрос.
Он смотрел на Кат. Не мог не смотреть, возбуждённая и обнажённая Катерина оказалась его самым любимым зрелищем в мире, даже лучше виденной однажды сквозь квантовый телескоп сверхновой. От желания быть ещё ближе внутри всё буквально сводило, но перед глазами то и дело всплывали мёртвые глаза того модификанта удовольствия, из которых медленно уходила ненависть вместе с жизнью. Желание, страх, сомнения, боль, радость, злость — всё смешалось в какой-то сложноидентифицируемый коктейль. Но Катерина не казалась взволнованной.
— Простые правила, — шепнула она ему на ухо. — Как в наш прошлый первый раз. Руки на спинку, держать, не отпускать… И, что бы за дрянь ни сидела у тебя в голове прямо сейчас, я собираюсь вытрахать её оттуда. Что скажешь?
У Родаса было не очень хорошо с красноречием. Зато, как выяснилось, Кат любила поговорить. Опускаясь и приподнимаясь в чуть рваном, сводящем с ума ритме, она выстанывала слова, которые кто-то мог посчитать грубыми, нецензурными, пошлыми — но Родасу нравилось.
Ему всё в ней нравилось, если честно.
Потом он лежал, прижав её к себе, перебирал короткие волосы (всё же остригла, несмотря на все уговоры — мол, она пилот, а не грёбанная модель), и тело казалось расслабленным и очень-очень лёгким.
— Эксперимент прошёл успешно, а? — пробормотала она.
— Да, для первой попытки, — ответил Родас так безмятежно, как только мог. — Нам определённо надо больше практики. Может, попробуем ещё раз? Такого рода эксперименты требуют тщательной доказательной базы.
Кат легко рассмеялась:
— Ну ты и жук! Дай хоть отдышаться, не все тут суперлюди с кучей наворотов!
Но они попробовали ещё раз.
И даже не раз, разумеется.
Потребовалось ещё несколько дней, прежде чем Родас решился положить руки ей на бёдра, сжать так, чтобы не оставить травм серьёзней синяков, зафиксировать это усилие и задать свои собственный ритм, угол и скорость.
Прошло почти десять дней, прежде чем мёртвые глаза перестали всплывать в памяти.
Понадобилось пятнадцать дней на то, чтобы Родас решился, перекатившись, нависнуть над ней и полностью перехватить инициативу.
Следует признать, пристрелка и отладка проходили успешно.
День 23
*
Если подумать, это должно было случиться.
Совершенно очевидный, закономерный итог, когда
