ничего не знаю. Отпусти меня… пожалуйста.
– Я тебя не держу.
И в самом деле. Вот разве что переложил поводья в левую руку, и она теперь перегораживает мне путь вниз. Но не держит. Даже не касается.
Если не считать того, что мое бедро касается его, а боком я прижимаюсь к его животу. Я охнула, попытавшись отодвинуться, пошатнулась, не удержав равновесие… Пискнула, вцепляясь в его котту – и в тот же миг Ричард подхватил меня, прижимая к себе.
– Я же сказал, что не уроню, – прошептал он.
Он был так близко, что дыхание щекотало лицо. Надо было отстраниться и соскочить с лошади – если юбка и задерется, плевать, смотреть-то некому. Но вместо этого мои руки словно сами обвили его шею. А в следующий миг Рик меня поцеловал. Очень легко, бережно, словно давая мне последнюю возможность передумать, отстраниться, сбежать, пока не поздно.
Только, кажется, было поздно, потому что от одного этого легкого касания меня словно пронзило молнией, заставляя прильнуть к Рику еще сильнее – хотя куда уж сильнее. Его губы стали жадными, ищущими, и мои раскрылись, отвечая, позволяя его языку вытворять с моим все, что вздумается. Перестало хватать воздуха, но и оторваться, чтобы вдохнуть, казалось совершенно невозможным. Голова закружилась, а в низу живота стало так тепло и тяжело, что я застонала прямо в раскрытые губы Рика. Никогда и ни с кем я не испытывала ничего подобного, казалось, захоти он, и я позволю все, что угодно, совсем все, только бы не разжимать объятья, не разрывать поцелуй.
Он очнулся первым, отстранился.
– Хватит, – прошептал он. – Хватит, иначе я… – На его лице отразилось смятение. – Я не железный.
Меня словно окатило ледяной водой. Охнув, я закрыла лицо ладонями. Дернулась, но объятья Ричарда держали крепко, и я ткнулась лбом ему в грудь, вдыхая аромат полыни, черной смородины и можжевельника, ставший таким родным, таким нужным, что даже металлический запах то ли кольчуги, то ли крови, пропитавшей поддоспешник, не мог его перебить.
Я не должна была…
– Тшш, – прошептал Рик, гладя меня по волосам. – Все хорошо.
Я замотала головой. Ничего не хорошо!
– Все хорошо, – повторил он.
– Не нужно было… – выдавила я, когда удалось справиться с голосом.
Ричард не ответил. Только обнял крепче и коснулся губами волос.
– Это ничего не значит, – как можно тверже проговорила я. Эффект, правда, получился так себе, потому что я так и не осмелилась поднять голову и посмотреть ему в глаза.
– Конечно, —легко согласился он так легко, что я вскинулась и едва не лишилась дара речи от возмущения, встретив смеющийся взгляд Ричарда.
Да как он смеет! Я тут места себе не нахожу, а ему хиханьки!
Хотя для него-то это и в самом деле ничего не значит. У него, вон, королева есть. А я – так… Просто затмение нашло, как и на меня. Говорят, после боя такое бывает, когда кровь кипит и «высокое вдохновение битвы», как пишут в книгах, ищет выхода.
Поймать бы того борзописца, что первым придумал про высокое вдохновение, да заставить поглядеть на настоящий бой…
Да, это просто затмение нашло. И все. Смотреть в лицо Ричарда было невыносимо – особенно сознавая, что у него первого хватило ума и благородства остановиться, иначе я бы позволила ему все, хоть овладеть собой прямо на лошади, если такое вообще возможно. Ну, или в кусточках у дороги. Позорище!
– Ты говорил о филиале в столице, – сказала я, снова ткнувшись лбом ему в плечо. – Я хочу уехать. Я сделаю вам бомбы и научу с ними обращаться. И еще научу Алана делать гремучий порошок. И свечи, и о чем мы там еще с тобой договаривались. А когда вы вернетесь с гномьих путей, ты отправишь меня в столицу.
На этот раз он молчал долго, но как раз когда я решила, что Ричард не ответит, и собралась повторить, он спросил:
– Ты в самом деле этого хочешь? Ты говорила, что здесь твой дом.
Да, дом… Пропади оно все пропадом, я не хочу уезжать!
Но кроме того, что здесь мой дом, здесь он, Ричард. Которому я должна буду вонзить нож в спину – возможно, и в буквальном смысле – когда «наступит подходящий момент».
Меня снова затрясло. Я не хочу… не могу! Уже не смогла. Чем дольше я останусь рядом с ним, тем хуже будет. Я и сейчас готова написать лорду Грею, что намерена забыть весь наш разговор, как он и предлагал. Может быть, так мне и поступить?
Но как же месть? Как же кровь моего отца? Моих братьев?
Нет, надо уехать. Иначе я просто сойду с ума. Просто уехать, и пусть мужчины играют в эти игры без меня.
– Я хочу уехать, – повторила я. – Ты был прав – это все равно, что растравлять рану.
***
Ричард
Может быть, Роза была права, это и в самом деле было разумно – потому что он на миг потерял голову. Потому что не мог пообещать, что это не повторится – да что там, он хотел бы, чтобы повторилось. И не только повторилось. Хотел того, о чем шесть лет назад и помыслить не смел. Чтобы она забыла обо всем в его объятьях, как это было только что.
Но ведь вспомнит. Уже вспомнила. Потому и едва не плачет сейчас. Потому и хочет уехать.
Наверное, так будет правильно… Ричард ругнулся, поняв, что мысли ходят по кругу. Да и как тут думать, когда Роза все еще прижимается к нему, спрятав лицо на груди. Можно ли вообще о чем-то думать рядом с ней, кроме как о запахе ее волос, тепле тела, той страсти, с которой она ответила на поцелуй? Кроме как о том, что пару минут назад его просто трясло от желания?
Нет уж, Алан подвинется. Он все равно не в состоянии оценить, какое сокровище попало ему в руки. Роза не из тех, с кем можно просто приятно провести время, а через пару месяцев сменить на другую.
Вот только… Слишком многое между ними стоит. Пусть Беорн Эйдо сто раз заслужил смерть, он все равно останется ее отцом. И Роза будет помнить, кто его убил.
Ричард мрачно усмехнулся про себя: размечтался, дурень. Может, еще понадеешься, что она тебя полюбит по-настоящему? И все же, пока она сидит, притихшая, в его объятьях, можно и помечтать…
Он не может, просто не в силах ее отпустить.
– Если ты готова задержаться, чтобы снарядить отряд, значит,
