– боги, с чего я взяла, что в них было светло? То, что казалось светлым, как кость, стало пепельным, темным, закопченным. Резные знаки шевелились.
Поворот, еще один, еще. Все коридоры одинаковые. В одном месте Макс встал, уставившись в глубину коридора застывшим взглядом.
– Что там? – спросила я. – Ты куда смотришь?
Нет ответа.
– Макс…
Он обернул ко мне бледное лицо:
– Давай выбираться.
Клянусь, я слышала безмолвный шепот: «Останьтесь».
…Вперед… – шептал Решайе. – …Скорее!..
Мы проскочили за новый поворот, и я чуть не споткнулась.
Я видела перед собой женщину с буйными черными кудрями, с глазами, из которых смотрел родной дом.
– Тисаана! – взывала она ко мне, простирая руки. – Тисаана, милая. Доченька моя любимая, моя сильная. Я так скучала по тебе!
Я приросла к полу.
«Что-то не так», – шепнул слабый голос в глубине сознания.
Но всем остальным существом я тянулась к ней. Я даже запах ощутила – соли и жасмина. Запах безопасного детства.
– Тисаана, этого нет. – Макс сжал мне руку, потянул назад. – Что бы ты ни видела, этого нет.
– Я так стосковалась, – выдохнула женщина. Слезы заливали ей щеки. – Я все звала тебя, а ты не приходила.
Я моргнула – ее лицо окрасилось кровью, протянутые руки распадались.
– Я умирала одна, в темноте, а ты не…
– Тисаана, этого нет. – Макс за плечо дернул меня от нее, и я, запнувшись, снова перешла на бег.
«Вернись, – шептал мне голос. – Не покидай ее снова».
Голос этот отзывался в затихающей за спиной мольбе.
– Прошу, Тисаана, пожалуйста, помоги мне, вернись…
– Это такое место, – бросил на бегу Макс. – Оно тобой питается. Не задерживайся, что бы тебе ни показали.
Образ матери оказался только началом. Я увидела Макса в цепях и в крови, изъеденного гнилью, в которой сразу узнала свою магию. Увидела Серела, умирающего от голода, изувеченного, корчащегося под бессчетными ударами бичей. Саммерина. Мофа. Треллианских беженцев. И все об одном: «Помоги. Помоги!»
Макс тоже несколько раз спотыкался, замирал и с каждым разом становился все бледнее и молчаливей. Могу только гадать, что виделось ему. Один раз мне пришлось его удерживать – он рвался обратно, и я тащила его до угла, где он опомнился настолько, чтобы двинуться дальше.
Пока мы добрались до выхода, темнота стала почти непроглядной. Дверь показалась мне больше, чем запомнилась: высокая, узкая, черная. Знаки на ней блестели из теней, отражая несуществующий свет.
Макс приложил ладонь к створке.
Она не шевельнулась.
Знаки перемещались, как сползающиеся на мертвечину жучки, собирались вокруг нас.
Я тоже надавила на дверь.
– Выпусти нас! – пробормотала я на теренском, словно уговаривала сам Илизат. – Нам здесь не место.
«Так ли?»
Шепот звучал со всех сторон.
– Ладно, Илизат, – заговорил Макс. – Ты нас должным образом впечатлил. А теперь отпусти, живо!
Все значки со стен разом собрались вокруг Макса, обрамив его силуэт. Из углов тянулись тени, ласкали его.
Это не было голосом, но я различала каждое слово.
«К чему отпускать, если ты сам ко мне вернулся? Пусть однажды ты ушел. Но твое место здесь».
– Нет! – Я ударила по двери ладонью, вложив в толчок всю свою магию – всю магию Решайе.
Мои пальцы осветились.
Все новые тени протягивались к Максу наподобие жадных рук.
«Твое место здесь, – ворковал Илизат. – И что значат несколько недель разницы?»
Дверь продержалась еще мгновение.
Последний удар силы, и она распахнулась. Мы с Максом вывалились наружу. Я зажмурилась от яркости внешнего мира. Макс, выдернув из кармана пергамент, чертил стратаграмму. Получилось только со второго раза – в первый дрожащие руки не справились с кругом.
Мы очутились за поместьем Фарлионов. Ясный день, кругом люди, расхаживают, переговариваются. Так все мирно, что казалось ненастоящим.
Мы с Максом долго смотрели друг на друга. Он сжимал челюсти, бледность не сходила с лица. Я до дрожи вцепилась в его руку. Так крепко, что казалось – никогда уже не разжать.
Оба мы насмотрелись ужасов в тех стенах, но со мной остался только последний шепот Илизата, обращенный к Максу.
«Твое место здесь. И что значат несколько недель разницы?»
Я не мог на нее смотреть. Сердце еще колотилось, ладони покрывал пот, и стоило моргнуть, перед глазами непрошено вставали те образы.
Мы оба молчали, пока не вернулись к ней в комнату.
– Что… что это было? – выговорила она.
– Илизат нас поимел.
«Твое место здесь».
Я заморгал, силясь выбросить эти слова из головы, но лишь заманил в темноту под веками новые кошмары.
– Такое там место, – сказал я. – Захватывает худшие твои страхи и тебя же ими терзает. Оно… люди говорят, живое.
– Живое?
– Нет же, я ни на секунду в это не верю. Это просто… причудливое магическое зеркало, отражающее твои кошмары. – Я прокашлялся. – Отымело оно нас, только и всего.
Тисаана сжалась, словно ее память тоже раздирали видения. Могу только гадать, что ей привиделось. Столько темноты было у нее в прошлом. Илизату хватило материала для работы.
Нельзя было ее туда приводить.
– Почему оно нас не отпускало? – спросила она.
– Куда уж мне разбирать мотивы древней разумной темницы.
– Такое и раньше бывало? Оно… такое проделывало?
– Я о таком не слыхал. А с другой стороны, Илизат повсеместно считался таинственным и ужасным, и никто его по-настоящему не понимал.
Я пригладил волосы.
– Может быть… это от нашей магии. Может, из-за нее он отозвался нам не так, как другим. Древняя магия – загадочная и злая. Как Илизат.
– Может быть, – шепнула Тисаана, но я видел, что ответ ее не удовлетворил.
«Однажды ты ушел…»
Я подавил дрожь и направился к окну – больше чтобы спрятаться от пристального взгляда Тисааны, как всегда видевшего во мне слишком много.
– Нам надо обдумать вещи поважнее палаческих наклонностей Илизата, – сказал я.
Вечером мы с Тисааной прибегли к обычному способу отвлечься – занялись упражнениями. Нам было утешительно привычно с головой уходить в работу, не оставлявшую места неприятной действительности. Тисаана с моего отъезда заметно продвинулась, особенно в боевом искусстве. Иль Сахай казался теперь продолжением ее руки и ее магии – как мой меч был продолжением меня самого. Я все еще не привык улавливать отблески своих приемов в ее движениях – в них виделось напоминание, почему мы здесь очутились и какой ужас связал нас прочнее дружбы и любви.
Мы занимались, пока тела не перестали нас слушаться, потом сполоснулись, рухнули в постель и молчали, притворяясь спящими. Тушить свет не стали, и ни ей, ни мне не пришлось объяснять почему.
