щекой и губами, так головокружительно сладко втягивать носом его морковное дыхание.
Тихо, тепло, спокойно. Разве не в этом счастье?
– Ну что? Всё обсмотрела? Ящики и шкафы помогли?
– Не особо.
Я вздыхаю. У меня, оказывается, так много всего… а память полностью никак не возвращается.
– Вот, что нашла… – показываю зажатую в ладони гигиеническую помаду. – И почему я не взяла её с собой?
– Да уж, – соглашается он с усмешкой. – У наших губ была бы совсем другая жизнь! Но я бы взял не помаду, будь у меня шанс закинуть в свой рюкзак из прошлого что-нибудь…
– А что взял бы?
– Винтовку. И ящик патронов!
Меня неожиданно разбирает от смеха: действительно, даже пережив все лишения, я продолжаю мыслить неконструктивно. В отличие от него.
– А знаешь… – я глажу ладонью мышцы на его плече и предплечье, – мне так безумно жаль дом, который ты построил.
– Почему?
– Ну вот, всех же теперь эвакуировали, и он там стоит одинокий, пустой… а в нём столько твоей энергии! Сил твоих…
– Не только моих, всей деревней его строили.
– Не всей. Мне нравится этот… наш дом. Но я жила бы с тобой и в срубе, вдали от всех, с винтовкой и без гигиенической помады, без шампуня, без душа, но всегда рядом с тобой. И я была бы счастлива не меньше.
Я чувствую, как меняется его дыхание, как ускоряется сердечный ритм.
– И я был бы счастлив.
Вздохнув, добавляет:
– Но как же хорошо, что у нас есть шампунь и помада, больница, будь она неладна, и выходя за дверь, не нужно брать с собой винтовку!
Мы снова смеёмся, долго и почему-то до слёз.
Я ни разу его не упрекнула. В чём? В том, что помнит. Абсолютно всех и, по-видимому, абсолютно всё. А ведь говорил иначе…
– Как мы оказались в этом? Почему?
– Поссорились.
Он отвечает так быстро, словно давно ждал вопроса. Или вопросов.
– Из-за чего?
Пожимает плечами.
– Из-за пяти минут.
– Пяти… минут?
– Да. Я потратил твои пять минут на другого человека.
– Как это?
– Должен был забрать тебя из института, приехал, но встретил знакомую и не заметил, как ты вышла.
– И из-за этого мы поссорились?
– Да.
Он поднимает на меня глаза и долго рассматривает моё лицо. Потом спрашивает:
– Что? Не узнаёшь себя?
– Не узнаю, – признаюсь.
– Не ты одна. Я тоже себя не узнаю.
Он так глубоко вздыхает, словно до этого горы ворочал, и отворачивается, смотрит в окно.
– Я думал, ты увидишь близких… свои вещи, наш дом, и вспомнишь сама, но... Наверное, уже нужно рассказать.
– Давно нужно.
– Окей, – кивает, но так ничего и не говорит.
Nirvana – Stone
Через время, собравшись с мыслями, всё-таки решается.
– Твой отец… оказался не просто умным человеком, а умнее всех нас вместе взятых. Если что-то запретить двум едва оперившимся птенцам, они только сильнее будут этого хотеть и упорнее добиваться, – он умолкает на мгновение, снова заглядывает мне в глаза. – Мы захотели жить вместе давно, но нас с переменным успехом сдерживали. В конце концов, мы объявили, что дальше ждать не намерены. Он был против, как и все остальные, но в отличие от всех остальных, его «против» простиралось далеко за пределы нашего желания начать жить вместе. Он всегда был против «нас в принципе».
– Почему?
– У него есть причины, и их можно понять. В общем, он поставил условие, с которым мы согласились, потому что он единственный из всех не пытался внушить, что «ещё рано», «будет сложно» и прочее. Фактически, стал единственным, кто поддержал… а точнее, просто сказал об этом, поддерживали на самом-то деле другие, но он был впереди всех и с условием.
– Каким?
– «Отдельно и независимо означает: отдельно и независимо».
– Независимо?
– То есть, никакой помощи от тех, кто старше. Мы с тобой согласились слёту, ты сказала: «Подумаешь, какая ерунда! Сто лет они нам нужны со своими деньгами!». И мы сняли квартиру. За неё нужно было платить, а ты в то время ещё не закончила школу, поэтому подработки было мало, и мне пришлось поставить учёбу на паузу. Первую работу я нашёл быстро, она была в отеле – я принимал гостей, и однажды, когда ты приехала ко мне после школы, тебе она категорически не понравилась.
– Чем?
– Всем, – улыбается. – Ты сказала, что эта работа – прямой путь к нашему разводу.
Он ещё некоторое время как будто рассеянно бродит по моему лицу взглядом, затем внезапно становится серьёзным. Даже слишком.
– Тогда это слово прозвучало впервые. Мне оно показалось смешным, ненастоящим. Чем-то таким, что в принципе не может случиться.
Пауза и тяжесть в выражении его лица, взгляд, теперь устремлённый на город заставляют волоски на моих предплечьях подняться.
AVAWAVES – Resistance
– Мы начали ссориться. Точнее, друг на друга обижаться. Делали это по мелочам, бездумно. Обиды незаметно переросли в бойкоты и напряжение. Что интересно, мы даже не до конца соблюли условие, потому что матери по очереди таскали нам еду, отец помог с работой, которая не вызывала бы у тебя раздражения и оплачивала нам хотя бы жильё. Денег всё равно не хватало, как и времени. Особенно времени – катастрофически. Из времени, точнее, из его отсутствия как-то появилась ревность… причём неожиданно острая.
Сушилка останавливается и сигналит об окончании цикла, в нашем доме наступает тишина… слышен только далёкий шум суетливого города.
– Я всё не мог понять, как же такое возможно? Двое людей так сильно нуждаются один в другом, но при этом сами же себя и разрушают. Кажется, что ну вот завтра мы со всем разберёмся, но с каждым днём становится только хуже и нагнетается такое чувство, будто точка невозврата она уже вот-вот… а движение навстречу даже не начиналось.
Он снова вздыхает. Потом кладёт ладонь мне на спину, всё так же глядя в окно.
– Знаешь, я очень много думал. В последние месяцы было полно для этого времени. Мне раньше казалось, что тебе… не хватает женственности, ласковости, я считал, что ты разбалована деньгами и вниманием, поэтому такая эгоистка. Я безбожно ошибался. Оказалось, каждая твоя отсутствующая ласка – это обида. Я обидел и не заметил или забыл, а ты уходишь
