— Теперь мы убедились: никакие сделки невозможны, — продолжал он. — У тебя хватит сил выслушать то, что я должен сказать?
— Да.
— Мы потеряли одного из нас. Одного из шестерых, которые нужны — так мне было сказано — для победы в войне. Я не знаю, что это значит.
— Мы потеряли нашего воина. Может, теперь мы все должны стать воинами? Лучшими воинами. Сегодня я убивала, Хойт. Наверное, это результат везения, а не искусства, но я уничтожила того, кто раньше был человеком. Я могу сделать это еще раз — и хочу. Но с большим искусством. Каждый день я должна овладевать новыми знаниями и умениями. Лилит забрала одного из нас и думает, что мы испугались и ослабли. Но она ошибается. Мы докажем, что она ошибается.
— Я должен возглавить эту битву. Ты сильна в магии. Будешь работать в башне — над оружием, защитой, заклинаниями. Магический круг, чтобы…
— Эй, погоди. — Гленна подняла руку. — Я правильно поняла? Меня заточат в башню, как Рапунцель[27]?
— Не знаю, кто это.
— Еще одна беспомощная женщина, ждущая, когда ее спасут. Я буду заниматься магией, еще больше, еще усерднее. И буду усердно тренироваться. Но я не собираюсь день и ночь сидеть в башне со своим котелком и кристаллами и писать заклинания, пока вы сражаетесь.
— Сегодня был твой первый бой, и ты едва не погибла.
— И прониклась большим уважением к врагу. Меня призвали — как и остальных. И я не буду прятаться.
— Правильно использовать свои таланты — не значит прятаться. Меня поставили во главе этой армии…
— Хорошо, давай я прилеплю тебе нашивки и буду называть полковником.
— Почему ты так сердишься?
— Я не хочу, чтобы ты меня защищал. Я хочу, чтобы ты меня ценил.
— Ценил? — Хойт вскочил, и красные отблески огня в камине упали на его лицо. — Я ценю тебя превыше всего! Я уже столько потерял. Я видел, как погибает мой брат, с которым мы были вместе еще в утробе матери. Я стоял над могилами родных. И я не хочу наблюдать, как тебя убивает одна из этих тварей. Ты мой свет, единственный… Я больше не хочу рисковать твоей жизнью. Я не собираюсь стоять над твоей могилой.
— А я могу рисковать твоей жизнью? Я могу стоять над твоей могилой?
— Я мужчина.
Он сказал это так просто и естественно, как взрослый говорит ребенку, что небо — синее. На несколько секунд Гленна лишилась дара речи. Потом снова откинулась на подушки.
— Единственная причина того, что я не превратила тебя в ревущего осла — это некоторое снисхождение к твоей непросвещенной эпохе.
— Не… непросвещенной?
— Позволь объяснить, как обстоят дела теперь. Мужчины и женщины равны. Мы работаем, воюем, голосуем и, что самое главное, сами принимаем решения относительно своей жизни, своего тела и своей души. Мужчины нам больше не указ.
— Как же так? — пробормотал он. — Но физически вы слабее, Гленна.
— Мы компенсируем это другими преимуществами.
— Несмотря на ваш ум и хитрость, тело у вас более хрупкое. Оно предназначено для деторождения.
— Ты путаешь понятия. Если бы за деторождение отвечали мужчины, конец света давно бы уже наступил, причем без помощи банды желающих прославиться вампиров. И еще один маленький факт. Причиной всей этой заварухи стала женщина.
— Довод в мою пользу.
— Как раз нет. Забудь о нем. И свела нас вместе тоже женщина — тут тебе крыть нечем. Могу привести еще немало аргументов, но от этого глупого разговора у меня болит голова.
— Тебе нужно отдохнуть. Поговорим завтра утром.
— Я не собираюсь отдыхать, и мы не вернемся к этому разговору завтра утром.
— Единственный свет? Иногда больше похоже на луч, бьющий прямо в глаза. Ты упрямая и несносная женщина.
— Да. — Она улыбнулась и вновь протянула ему руки. — Присядь. Ты беспокоишься и заботишься обо мне. Я это понимаю и ценю.
— Ради меня. — Хойт поднес ее руки к губам. — Я успокоюсь. И сосредоточусь на деле.
— Хорошо. — Она высвободила руки и игриво толкнула его в грудь. — Очень хорошо. Значит, коварство — не только женская черта.
— Это не коварство, а истина.
— Попроси меня о чем-нибудь другом, и я постараюсь выполнить твою просьбу. Но оставаться в башне — этого я тебе обещать не могу, Хойт. Я тоже волнуюсь за тебя. За всех нас. И постоянно мучаюсь вопросом: что мы можем сделать, какие у нас возможности. Почему во всем мире — во всех мирах — только нам, женщинам, поручена эта работа — продумывать каждый шаг, беспокоясь о дорогих тебе людях. Но от моих размышлений, к сожалению, ничего не изменилось. И мы уже потеряли очень хорошего человека.
— Если я потеряю тебя… Гленна. Даже думать об этом не могу.
Она знала, что иногда женщина должна быть сильнее мужчины.
— Миров так много, и они непостижимы. Думаю, мы уже никогда не потеряем друг друга. Теперь у меня есть больше, чем когда-либо. И это делает нас лучше. Возможно, мы здесь еще и для того, чтобы найти друг друга.
Гленна прижалась к нему и вздохнула, почувствовав его крепкое объятие.
— Останься со мной. Ложись рядом. Люби меня.
— Тебе нужно выздоравливать.
— Да. — Она потянула его за собой на подушки, коснулась губами его губ. — Нужно.
Хойт надеялся, что сможет подарить ей всю свою нежность, в которой она так нуждалась. Он хотел доставить ей это волшебное наслаждение.
— Тогда медленно. — Он поцеловал Гленну в щеку. — И тихо.
Он касался ее только губами, покрыв теплыми и убаюкивающими поцелуями ее лицо и шею. Потом снял с нее рубашку и стал целовать грудь, синяки на боку. Осторожно и бережно.
Легкие, словно крылья птицы, его губы и пальцы успокаивали — тело и душу — и одновременно возбуждали.
Их взгляды встретились, и Хойт понял, что ему открылось ранее неведомое. Он обладает тем, чего у него еще никогда не было.
Он поднял Гленну на подушку из воздуха и серебристого света, сделав магию своей постелью. Со звуком, напоминающим вздох, в комнате зажглись свечи. Их свет был похож на расплавленное золото.
— Как чудесно. — Паря в воздухе, Гленна взяла его за руки и закрыла глаза. Она наслаждалась. — Волшебно.
— Я отдам тебе все, что у меня есть, но думаю, что этого мало.
— Ты ошибаешься. Больше ничего не нужно.
Не только наслаждение, не только страсть.
Понимает ли он, что с ней творится от его прикосновений? То, что они пережили — ужас, боль, смерть, проклятие, — не может затмить это чувство. Огонь, горевший в ее душе, служил для него маяком, который никогда не погаснет.
Жизнь многолика, и сейчас Хойт и Гленна погрузились в самую приятную и ошеломительную ее часть. Вкус его губ лечил душу, прикосновения будили сонм желаний. Прижавшись к Хойту, она подняла руки и развернула ладони. С них дождем посыпались белоснежные лепестки роз.
