Он кивает. — С тех пор, как окончил тот класс. Это помогло мне спасти свой мозг от моей сумасшедшей жизни.
Его сумасшедшей жизни, думаю я. Насколько сумасшедшей она может быть?
— Я не очень хороша во всем этом, — признаюсь я, указывая на синий виниловый круг. Этим утром солнце, проходя через витражи, проливает буйство цвета на узор под нашими ногами. — Я не знаю, что делаю. Этого просто не происходит.
— Вот, — он снимает что-то с шеи и подходит с наушниками от айпода, которые он протягивает мне. — Попробуй это.
Ради опыта я вставляю наушники в уши. Он нажимает на плэй, и меня наполняет хор мужских голосов, поющих на латинском. Григорианский хорал29.
Снова Томас удивляет меня. Я бы отметила его как любителя рэпа.
— Мило, — говорю я ему.
— Я не знаю, что они говорят, но мне это нравится, — отвечает он. — Это помогает.
Я слушаю.
Panis angelicus fit panis hominum … Хлеб ангелов становится хлебом мужчин…
Иногда не так уж и отстойно понимать любой язык на земле.
— Теперь пройдись, — говорит Томас. — Просто ходи и слушай, пусть твой разум очистится.
Я делаю то, что он говорит. Я не думаю о том, чего хочу. Я не думаю об Анжеле, Вебе или Кристиане. Я хожу. Монахи поют у меня в ушах, и я слышу их, словно стою среди них, и на мгновения я останавливаюсь в центре круга и закрываю глаза.
Пожалуйста, — думаю я. — Пожалуйста. Покажи мне путь.
Вот когда видение поразило меня, будто грузовик Мак30.
И я уношусь прочь.
ГЛАВА 17. ДВЕ МИНУТЫ ДО ПОЛУНОЧИ
В видении я кого-то жду. Я стою рядом с длинной металлической скамейкой — стою, потому что слишком нервничаю, чтобы сесть. Я делаю несколько шагов в одном направлении. Останавливаюсь. Иду в другую сторону. Оглядываюсь. Проверяю часы.
Две минуты до полуночи.
Облака дрейфуют перед полной луной, окруженной неясным сероватым кольцом. Я сильнее запахиваю жакет, хотя мне даже не холодно. Моя голова наполнена страхом, моя грудь сжимается от этого, сердце быстро бьется. Я думаю, это сумасшествие. Безрассудство, как назвала бы это мама. Безумство. В любом случае, я здесь.
Здравомыслие переоценили.
Что-то шипит позади меня, громко и механически, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть. И вижу поезд. Гладкая, серебряная полоса вагонов растянулась вдоль железнодорожных путей. Он медленно двигается прямо ко мне.
Наверное, я должна была куда-то уйти.
Поезд проезжает, тяжело стуча, как и мое сердце. Тормоза визжат, когда он плавно останавливается, и пассажирские двери, скользя, раскрываются. Я делаю шаг вперед, затем осматриваю пустую платформу. После того, как двери закрываются, двигатель урчит, и поезд продолжает свой путь, встряхивая землю своим весом, скрипя и лязгая, пока не проезжает последний вагон. Он уплывает в темноту без меня.
Я проверяю свои часы. Минута до полуночи.
Когда я снова поднимаю голову, то вижу, как птица пикирует с железнодорожного депо, темная, словно тень. Она приземляется на фонарный столб по ту сторону путей, поворачивается головой в мою сторону и каркает. Это ворон. Мое сердце начинает биться еще сильнее.
— Кар, — издает звук ворон, проверяя меня и дразня, призывая меня присоединиться к нему на той стороне путей.
Я иду к нему, не оглядываясь назад.
Потому что знаю эту птицу.
Он будет моим проводником.
Я постепенно возвращаюсь в церковь. Я остановилась в центре круга, мое лицо поднято вверх, монахи поют, поют, поют, их голоса прогоняют тьму.
— Выглядит так, будто это сработало, — говорит Томас, улыбаясь, когда я протягиваю ему айпод, дрожащими руками.
— Ты в порядке?
Я киваю. — Сейчас я должна идти.
Я иду к полю и сажусь под дерево, где всегда занималась. Я думаю об имени Семъйязы снова и снова, призывая его единственным способом, о котором знаю, надеясь, что он не отказался от своего жуткого преследования сейчас, когда я действительно на него рассчитываю. И я жду.
Я ощущаю его присутствие раньше, чем вижу. Он выходит из деревьев, растущих на краю кампуса, его янтарные глаза озадачены, но наполнены любопытством.
— Ты звала меня, — говорит он.
— Да, звала. — Хотя я, как и он, удивлена тем, что это сработало.
— Я не ожидал снова увидеть тебя здесь, — говорит он. — У тебя проблемы с Большим Братом.
Значит, он уже знает. Конечно, знает. Уверена, слухи действительно быстро расходятся в аду. –Ты можешь попросить меня, рассказать тебе историю. Я готова сейчас ее тебе рассказать, — говорю я. — Но я хочу кое-что взамен.
Он улыбается, удивленный и довольный, и сейчас даже еще более любопытный. Он раскрывает руки, ладонями вверх, и шагает назад в подобие официального поклона.
Этот парень весельчак до глубины души.
— Что я могу сделать для тебя, маленькая птичка? — спрашивает он.
Вот оно. Не струсь прямо сейчас, говорю я себе. Я встречаюсь с его глазами.
— Черные Крылья забрали мою подругу, Анжелу. Ты знаешь, где она?
— Да. Она у Азаэля.
— В аду?
— Естественно.
Я сглатываю. — Ты видел ее?
Он кивает.
— Она в порядке?
Его рот безжалостно искривляется. — Никто не будет в порядке, находясь в этом месте.
— Она… жива?
— Говоря физически — да, ее сердце билось, когда я видел ее в последний раз.
— И когда это было? — спрашиваю я.
Он находит вопрос забавным. — Некоторое время назад, — отвечает он со смешком.
Я кусаю губу. Это безумная часть: рассказывать ему свой импровизированный план. Раскрыть все. Позволить фишкам упасть там, где они могут. Ветер поднимается и посылает деревьям краткий шепот, как предупреждение. «Не доверяй ему», — говорят они.
Но я доверяю видению, а видение говорит мне, что я доверяю ему.
Семъйяза становится нетерпеливым. — Я сказал тебе, что знаю о твоей подруге. Теперь расскажи мне историю.
— Еще нет. Мне нужно кое— что еще, — я делаю глубокий вдох.
«Будь храброй, моя дорогая, — сказала мне однажды мама. — Ты сильнее, чем ты думаешь».
«Я могу быть храброй», — говорю я себе.
— Мне надо, чтобы ты отвел меня к Анжеле, — говорю я. — В ад.
Он недоверчиво смеется. — Зачем?
— Чтобы я могла вытащить ее.
Его глаза расширяются. — Ты серьезно.
— Я серьезна, как сердечный приступ, — говорю я вполне уместно, потому что чувствую, что у меня будет он.
— Невозможно, — говорит он, хотя его глаза наполнены возбужденным блеском.
