по весне ушли куда-то с женщиной из Ишмирата, прячущей своё лицо под покрывалом.
– Господин наш Мирра кимортов шибко не любит, – виновато шепнула старуха-торговка, угощая Алара прошлогодней, но крепкой ещё ригмой. – Вы кушайте, кушайте, мне не жалко… А не любит он их потому, что лорга-де сказал: кто с колдунами знается, тому настоящей власти не видать. Господин Мирра молод, горяч, вот и принял на свой счёт.
– А не стоило? – удивился Алар.
Кожица у ригмы лопнула, и брызнул сок – желтовато-оранжевый, сладкий с характерным смолисто-хвойным привкусом.
«Значит, ригму я тоже люблю… И раньше любил, интересно?»
– Так речь-то не о нашем господине шла, – понизила голос торговка и оглянулась посмотреть, не подслушивает ли кто. – Знать, лорга об Эсхейд из Белого Города говорил.
– Эсхейд?
– Наместница Севера. Страшная женщина, ой, страшная. И с колдуном знается, Телором его звать. Два года назад проезжал он через Беру – ох, и гневливый же человек… Ты бери ещё ригмы, странник. Хочешь, прямо в суму отсыплю?
– Да не откажусь. А я тебе чем могу пособить, добрая женщина?
Старуха попросила залатать ей крышу – так, чтоб ни под снегом не ломалась, ни от дождей не текла. Укреплять черепицу и штопать настил с помощью морт было несложно, такие задания часто поручали ученикам для тренировки. Размышляя над словами о кимортах, лорге и наместнице Севера, Алар так задумался, что перепутал что-то в потоках – и случайно раскрасил крышу в синий цвет, и сердце от этого в груди вдруг защемило, стало так больно и сладко, что к горлу подступил ком.
Так, словно подобное уже происходило раньше – но не с ним, а с кем-то другим, очень дорогим, незаменимым...
Торговка, впрочем, переменам обрадовалась:
– Синий – цвет неба! Ай, спасибо, странник, ай, удружил! Держи-ка ещё ригмы!
Увешанный сумками, Алар чувствовал себя вьючным гурном.
Дальнейшие скитания по городу никакой пользы не принесли. Киморты если здесь и бывали, то проездом, надолго не задерживались. Война шла вяло. Наместники Юга и Востока обменивались гневными посланиями, гонцы скакали туда-сюда, дружинников сгоняли то к одной деревеньке, то к другой… Но этим дело и кончалось. За зиму было только три серьёзные стычки, и то одна выросла из пьяной потасовки в трактире; зато шпионов обе стороны ловили усердно, тут Тайра не солгала – и человеку, попавшему под подозрение, грозила в лучшем случае высылка из Лоргинариума, а в худшем – смерть.
– Тут намедни одного, говорят, засекли кнутом, – покачал головой стражник, с которым Алар разговорился у таверны. – А хочешь знать моё мнение? Думаю я, что это дурь. Какие шпионы, если мы тут все родня? У меня вон на востоке брат живёт. А у тебя родичи есть?
– У эстры нет не имени, ни связей, только морт.
– Ну так-то да, а я подумал, а вдруг? Лицом-то ты от человека никак не отличаешься.
– Это другое.
Стражник поцокал языком, и беседа сама собой увяла.
Когда стало смеркаться, Бера окуталась туманом – словно озябшая девица накинула на плечи лёгкую пуховую шаль. Из печных труб струился сизоватый дым; в окнах, забранных ставнями, теплились жёлтые огни – свечи и лампады, и розоватые – «вечные» фонари на мирците. Шум ярмарки на главной площади доносился точно сквозь шерстяное одеяло: многоязыкий, многоголосый говор, гортанные северные песни, тоскливые флейты Ишмирата, вселяющие смятение в сердце… Когда слух уловил переливчатое, чистое звучание семиструнки, Алар улыбнулся: оно тоже напоминало о прошлом, о забытом, но в этих утерянных воспоминаниях не было тоски, наоборот, музыка несла умиротворение. Так одним своим появлением мать изгоняет кошмары из детской спаленки; так солнце растворяет ночные тени.
«Может, и мне как-то Рейну порадовать? – подумал он, нащупывая в кошеле, потяжелевшем после прогулки по городу, мелкие монетки. – Взять ей леденец на палочке или орехов в сахаре? А Тайре – зелёную ленту, под цвет глаз. Вот будет славный подарок на память».
Показались за поворотом ярмарочные шатры, и Алар без размышлений направился к ним, на ходу отвязывая от пояса кошель. Лакомство для девочки присмотрел сразу – орехи и семечки, вымоченные в меду и обваленные в сушёных ягодах, разложенные по кулькам из коры. А вот с лентой вышла заминка. Торговец, ушлый южанин с фальшивой бородой, никак не хотел продавать кусок меньше пяти локтей в длину, да к тому же норовил отрезать так, чтоб попалась плохо прокрашенная ткань. В сумерках кто-то, пожалуй, мог бы и обмануться, польстившись на хорошую скидку, но не эстра: его глаза подмечали гораздо больше, чем глаза обычного человека. И, хоть Алар легко мог бы поправить дефекты окраски, лишняя длина ему была ни к чему, да и не хотелось отдавать почти все монеты молодому пройдохе… Чем дальше, тем азартнее становился спор. Торговец вошёл в раж и клялся здоровьем своей покойной матери, что-де красивей ленты во всей Бере не найти, когда воздух вдруг ощутим потяжелел.
Морт, которая до того висела над площадью подобно туману, вдруг вскипела, собираясь в одной точке.
«Неужели с Рейной беда?»
Разом потеряв интерес к спору, Алар перехватил посох поудобнее и двинулся прочь от прилавков, с трудом продираясь через плотную толпу.
– Э, странник, погоди! – забеспокоился торговец. – За пятак отдам, твоя взяла! Почитай, даром! Постой, за четыре монеты отдаю! Ты куда?
Вихри морт закручивались по спирали, как вода на речной стремнине; воздух начал потрескивать от напряжения. Идти далеко не пришлось – аккурат до края
