Когда меня спрашивают о любимом месте, ответ делится на «до» и «после». Много лет назад это была неизменно деревня. Благовещенка. В то время шумная, колоритная… живая.
До шестого – седьмого класса, все лето на каникулах прыгала по кожзаму в салоне голубого запорожца, пока дед руль крутил, глазела на поля, бычков, привязанных на лугу, трактора рисующие ровные борозды. В салоне жарко и запах свежескошенной травы, а на крыше автомобиля привязана коса. Маленькая машина бежит по проселочным дорогам, поднимая за собой клубы пыли, а я таращусь назад, забравшись на заднее сиденье с ногами. У нас погоня! А, что? Нет-нет, да, ору деду:
– Дедуль! Дай газу! Нас догоняют «белые»! – В нетерпении бью ладонями по спинке сиденья. Накал страстей создаю, и сама верю.
– На конях? – смеется он приглушенно и качает головой.
– На броневике, деда! – Праведно возмущаюсь. Натурально. Если бы на лошадях – не страшно. Тут же по-настоящему все.
– Сурьезный противник, – соглашается и прибавляет скорость.
А я ликую! Не зря же мой дед командир Красной армии и Великий полководец! В моей голове он всегда… лучший. Всегда особенный. Нужный всем! Вон, даже враги хотят взять его в плен!
Стала постарше, перестала за стариком хвостом бегать. Интересы поменялись, как и фантазии – теперь грезила о принцах.
Прогуляю до утра, пока коров на пастбище не погонят, а потом крадусь как воришка по двору, чтоб быстрее юркнуть в кровать, словно с десяти вечера вчерашнего дня спала. Ступаю медленно, осторожно. Глаза дикие, губы, зацелованные очередным кавалером. И тут… Бац! Натыкаюсь на деда. Сидит на веранде в растянутых трико и белой майке. Курит. Степенно так, с наслаждением. Глаза сощурены, чтоб дым не попал, нога на ногу положена. Замираю по типу статуи, судорожно соображая «отмазку»: то ли я попить ходила, то ли встала ни свет ни заря прогуляться по деревне.
– О! Наталка! Нашарамыкалася?! – говорит, а глаза смеются, – Не стой столбом. Пойдем-ка чайку хряпнем. Бабка вчерась сырников разжарила. А матери твоейной скажем, что я тебя к бабке Тоньке отпускал, а ты, дурында, с утра приперлася.
– Вовсе я не шарамыкалась… – бубню обидчиво, а сама думаю, что не изменился мой дед. Такой же… замечательный. Иду за ним вприпрыжку как второклассница и уже предвкушаю борьбу на сковородке за самый зажаренный сырничек.
Время шло, и вот я уже замужем и родитель. Ну, разве могла я не поделиться с близкими людьми своим местом силы? Конечно, нет. И вот мы разбавляем отпуск на море поездками в Благовещенку.
Дочь, Катя, сменила меня и ходит за прадедом как привязанная. Ей исполнилось три года, когда мы с мамой оставили мелкую с дедом и отправились в магазин. Возвращаемся, а там…
Сидит мой ребенок на качели, которую заботливый старик соорудил прямо перед верандой. Пытается раскачаться. А из-за двери, из дома, сыпятся совсем нестрашные угрозы.
– Катюнька! Шельма сопливая! А, ну, выпусти деда! Выпорю солдатским ремнем! – вещает запертый, выглядывая в мелкое окошко веранды. А той, хоть бы что! Смотрит на него, улыбается и раскачивает задницу. Пока дед за папиросами заходил, она крючок на петлицу накинула и успокоилась. Вот он и попал… в плен.
Мы тут же ситуацию оценили, старшего выпустили. Я думала ругаться начнет сильно. Рассердится. Но, это же мой дед! Он курил на привычном месте, хмыкал и тихо смеялся, а потом пошел в магазин и купил кулек конфет мелкой пакостнице.
Сколько лет прошло? Мне казалось, что я сюда никогда больше не вернусь… Ошиблась. Двор перед домом почти не изменился. Таким я его вижу во снах, помню с детства и юности. Родной – до щемящей боли в груди. Любимый – до слез в глазах и давящего кома в горле. Пристанище, которое всегда давало уверенность и защиту. Я подобного даже в отчем не чувствовала. Уголок, в котором даже будучи родителем, я оставалась маленькой и безнадежно глупенькой. Так он говорил всегда, стоило мне расстроиться или огорчиться из-за пустяка.
Провожу рукой по облупившейся деревянной лавке на веранде…
– Привет, дедуль… Прости, что давно не бы-л-а… – шепот сорвался от подступившего к голосовым связкам спазма. Соленые капли скатились по щекам.
Восстанавливаю в памяти его образ. Тот, который бережно хранила в своей душе. Кажется, рисую до мельчайших деталей: худощавый, низкого росточка, клетчатые тапки или галоши на ногах, черный волос с частой проседью, тонкие губы, широкий нос, густые неухоженные брови… И глаза… Их цвет не помню! Господи… Синие? Голубые? Или, карие как у мамы?! Слезы душат от досады. Выть хочется. Как я могла забыть? Вот, он бы никогда не забыл… Дед всегда все помнил. Молчаливый, вдумчивый, вечно с папиросой «Примы» меж старческих пальцев, сидящий на веранде…
Проморгала очередную влагу в глазах. Присела. Деревья вдоль изгороди вымахали – будь здоров! А вот штакетник весь покосился. Сад зарос, но яблони полны сладких плодов, хоть и обмельчали…
У деревянного забора, поодаль, позади двора, отблеск света ударил по глазам. Зажмурилась на секунду. Не знаю, что там, но собираюсь выяснить.
Подхожу ближе, а это… старый голубой запорожец. Тот самый, на котором мы от «белых» уходили… Улыбаюсь. Зарос весь в буйстве растительности. Покрылся ржавчиной от времени. Солнечные лучи попадают на фары и преломляясь отсвечивают игривыми зайчиками по двору. Не узнать его…
– И тебе привет, дружок…, – в момент тоска затопила сознание. Мы с ним как два одиночества все еще не пережившие боль от потери. Я хоть как-то двигаюсь, а он… застыл. Погибает не сопротивляясь, позволяя проходить каждому дню сквозь него, истончая, пожирая, меняя до неузнаваемости.
Не знаю, что на меня нашло, и я стала дергать траву с корнем, словно ядовитую лиану, отбрасывая в сторону, утирая тыльной стороной руки слезы, размазывая землю по лицу, сглатывая рвущиеся наружу всхлипы. Злюсь! На траву, на себя, на время… на железо, которое тоже поддалось общему ходу вещей, лишая меня последней ниточки, что связывает с дедом.
– Да уж… Прошло двадцать лет, как не стало Сергея Петровича. Токма машинешка и осталася… Каждое лето бурьяном порастает, ажно кузова не видать. Проржавела вся… – неизменная соседка Анна Архиповна, для своих – баба Нюра, стояла по другую сторону забора с тяпкой в руках.
– Здравствуй, баб Нюр! Надо было ее отдать в добрые руки. Дед машину любил… До сих пор не понимаю, почему выбрал голубой цвет. – Чушь! Мне плевать, почему он выбрал этот цвет. Просто, хочу хоть с кем-то поговорить о нем. Я… скучаю.
– Так, Бог его знает! Какую давали, ту видать, и взял. Каждое утро намывал ее. Выйдет, бывало, с первыми петухами, гараж раззяпит и мантулится внутри. Я ему кричу: «Петрович! Чего ты ее без конца
