ничего страшного, — шептала замерзшая мадам Эванс, съежившись не ветке. — Есть же дом. Значит, не пропадет. Добралась до дома? Значит, не пропадет!
То, что дочь убегала от людей, которые метали в нее камни, несильно-то волновало мадам Эванс. Что синяки, что ссадины на лице дочери? Заживут!
Да и вообще, не у нее же, не у старухи, болит…
Тени пляшущих мальчишек метались по стеклам.
Случайные прохожие увидели бы только сполохи молний и отражение дождя. Но старуха видела, как расплясывают ее братья, натворив какую-то гадость.
— Что вы наделали? Что наделали?! — почти не таясь, вскрикивала она, заливаясь слезами бессилия.
Но ответа ей не было.
К утру призраки угомонились.
Исчезли.
Испарились.
Так уходят гости с балов, оттанцевав свое и обессилев.
— Быстрее же, быстрее, ну! — исступленно шептала мадам Эванс, воспаленными глазами провожая темные тени.
Когда мальчики ушли, в доме развеялся недобрый сумрак, ворона с карканьем сорвалась с веток и ударилась комком мокрых перьев в стекло.
Окно не выдержало, рассыпалось осколками.
А хозяйка дома, встрепанная, мокрая, замерзшая, встала посреди комнаты, тяжело согнувшись.
Ее волосы были растрёпаны и висели неряшливыми прядями вдоль лица. Ее одежда была грязна и залеплена прошлогодними листьями, словно мадам Эванс валялась в канаве.
Но не это напугало ее так, что ноги подкосились, и она упала без сил на пол.
Все стены ее кабинета, шторы, мебель, ковер, любимое кресло — все было исписано черными угловатыми буковками.
Словно ее покойный муж сам своим нервным и злым почерком украсил…
Но хуже всего было то, что в надписях угадывались слова завещания.
Того, что она украла и скрывала столько времени.
«Маркизат для Эрики».
«Эрика наследница всех моих богатств».
«Эрика». «Эрика». «Эрика».
Все стены были исчирканы этим ненавистным именем.
Мадам Эванс с воплем подлетела к стене, принялась рукой тереть обои, желая если не стереть, так размазать страшные строки.
Но это было бесполезно.
Она царапала ногтями, она со слезами и с воем терла ладонями. Но даже ее кровь из-под сорванных ногтей не могла закрасить четкие буквы и безжалостные строки.
Казалось, что тонкие буквы насквозь прожгли стену. Пронизали камни. И сколько не три, не избавишься.
Потрясение было так велико, что старуха сползла по стене и упала. И так лежала некоторое время, раскрывая рот, как рыба. Ей казалось, что ужас колет ее лицо раскаленными иглами, и весь мир грохочет, сбрасывая ее в ад.
Все пропало.
Ее тайна, которую она так тщательно хранила, разгадана. Вытащена на свет божий, и всяк ее может увидеть.
Что делать?! Что делать? Все пропало!
«Сжечь комнату!» — мелькнуло тотчас в мозгу у старухи. Словно утопающий, ухватилась она за соломинку, и силы вернулись к ней.
Она решительно кинулась к своему ларцу, к тому сокровищу, что всюду таскала с собой.
Благо, дочь, удирая из гостиницы, его с собой прихватила.
— Моя девочка! — радостно шипела старуха, нащупывая ключик на длинной цепочке на груди.
Даже если весь дом исписан этими письмена, ничего! Кто поверит каракулям на стенах? Никто! Это злая шутка, подделка! Вандализм! И заказала его Эрика! Доказательств-то у нее нет!
— Были бы доказательства, не пришлось бы натравливать призраков на мою комнату!
Она не с первого раза попала ключом в замок, а когда попала и отомкнула, вопль вырвался из ее груди.
Вместо свитка с завещанием на бархатной обивке шкатулки лежал хрупкий завиток пепла. Черная сгоревшая бумага, которая рассыпалась, стоило лишь к ней прикоснуться.
— Проклятье! — заверещала мадам Эванс, хватая серые чешуйки сгоревшей бумаги.
Но и те рушились, разлетались под ее пальцами.
Это был такой удар, какой пережить очень трудно.
Признаться, она сильно рассчитывала на завещание.
Маркизат очень помог бы ей в тяжбе с герцогом. Тем более, богатый маркизат.
Она уже не думала отдавать его одной из дочерей.
Она хотела сама примерить корону маркизы. Дочери что? Вполне взрослые. Выкинуть обеих на улицу, пусть сами о себе заботятся. Не век же на шее у матери сидеть!
А с короной маркизы на голове мадам Эванс могла смело противостоять герцогу.
Ее слово против его.
Маркизат спас бы ее старую шкуру. Оставалось бы просто присвоить его!
Отсрочить свадьбу Эрики. Еще немного, всего год…
— Я бы изуродовала ее, я бы изуродовала его! — выла старуха в отчаянии. — Лишь бы они не поженились! Всего год подождать! И тогда!..
— Но этого не произошло, матушка. И я рад, что копилка ваших злодеяний не пополнилась еще одним!
Старуха подскочила, стерев с лица злые слезы, обернулась.
— Снова призрак! — с презрением выплюнула она.
Но тот, кого она так назвала, лишь отрицательно качнул головой.
— Брат Умиротворения, — поправил мягко молодой человек.
— Ущербный святоша! — насмешливо выкрикнула старуха.
— Ваш сын и душеприказчик господина Эванса, — так же мягко ответил молодой человек, неясной тенью стоя посреди разгромленного кабинета.
— Предатель! Предатель! — выдохнула яростно старуха. — Зачем ты взялся за это дело? Увидел знакомое имя? Решил меня ставить ни с чем?
— Странно слышать о предательстве от человека, который выкинул младенца в снег, на мороз, — заметил молодой человек.
Губы мадам Эванс искривились в злобной усмешке.
— Так это месть! — выдохнула она. — Сын — это грех! Мне нужно было избавиться от этого сосуда порока! Не тебе меня судить, паршивый мальчишка! Ты не умнее, не мудрее и не лучше меня! Не лучше! Так что вон отсюда!
Молодой человек тяжело вздохнул.
— Я взял это дело, чтоб дать тебе шанс на прощение, — сказал он, наконец. — Отступи от завещания и от богатств, которые не тебе предназначены. У тебя еще есть шанс искупить…
— То есть, — бесцеремонно произнесла мадам Эванс, — ты явишься, чтоб огласить завещание и разрушить мою жизнь?
Молодой человек пожал плечами и красноречиво промолчал.
— Мое имя прозвучало, — он обвел комнату взмахом руки.
— Не считается! — яростно выдохнула старуха, все еще сражаясь за то, что она считала своим. — Призраки не считаются!
— Ты думаешь, они только тут начертили свои письмена? — улыбнулся молодой человек. —Нет. Законник тоже с интересом читает это завещание. И несколько раз произнес мои имя. Призвал. Поэтому я обязан буду явиться. Так что мой тебе совет: отступись. Смирись. Понеси наказание, и выживешь. Я сам стану просить за тебя.
— Позор! Жалкий слизень! В тебе нет ни капли силы! Ты умеешь только кланяться!
