Кестрел не следовало играть. Не следовало садиться на знакомый, обитый бархатом табурет или думать о том, что перевозка рояля через город была непростым делом. Она требовала большого количества людей. Блоков. Лошадей, тянущих повозку. Кестрел не следовало гадать, как Арин нашел время и уговорил своих людей привезти ее рояль сюда.
Ей не следовало касаться прохладных клавиш или ощущать то изысканное напряжение, разделяющее тишину и звук.
Кестрел вспомнила, что Арин неизвестно долгое время воздерживался от пения.
Ей не хватало подобной силы воли.
Она уселась за рояль и начала играть.
*
В конце концов, определить, какие покои принадлежали Арину до войны, оказалось несложно. В них было тихо и пыльно. Всю детскую мебель отсюда давно вынесли, а на окнах висели портьеры насыщенного фиолетового цвета. Комнаты выглядели вполне обычно. Похоже, последние десять лет они служили гостевыми апартаментами для не самых важных посетителей. От остальных помещений эти покои отличало лишь то, что внешняя дверь была сделана из более светлого дерева… а в гостиной на стенах висели музыкальные инструменты.
Украшения. Возможно, семья Айрекса сочла детские инструменты оригинальными. Над камином под углом висела деревянная флейта. На противоположной стене красовался ряд небольших скрипок, каждая из которых была больше предыдущей, а последняя достигала половины размера взрослой.
Кестрел часто бывала здесь. Однажды, услышав от Сарсин, что Арин вернулся, но еще не увидевшись с ним, она пришла в эти покои. Кестрел прикоснулась к самой большой из скрипок и украдкой ущипнула ее первую струну. Раздался неприятный звук. Эта скрипка была испорчена; несомненно, такая же судьба постигла и все остальные. Так происходит, если инструмент хранится десять лет с натянутыми струнами и без чехла.
В одном из входных покоев скрипнула половица.
Арин. Он вошел в ту комнату, где находилась Кестрел, и девушка поняла, что ждала его. Зачем еще ей приходить сюда так часто, почти каждый день, если не с надеждой, что кто-то заметит это и скажет Арину, где ее найти? Но, хоть Кестрел и признала свое желание оказаться с ним в его старых покоях, она не представляла себе, что это произойдет так.
Что он застанет ее, когда она будет трогать его вещи.
Кестрел опустила взгляд.
— Прости, — пробормотала она.
— Все в порядке, — ответил Арин. — Я не возражаю.
Он снял скрипку со стены и передал ее Кестрел. Инструмент был легким, но руки девушки опустились, будто полость внутри скрипки имела огромный вес.
Кестрел откашлялась.
— Ты все еще играешь?
Арин покачал головой.
— Я почти забыл как. В любом случае, у меня не слишком хорошо получалось. Я любил петь. До войны я боялся потерять этот дар, как часто бывает с мальчиками. Мы растем, меняемся, наши голоса ломаются. Знаешь, неважно, насколько хорошо ты поешь в девять лет, если ты — мальчик. Когда начинаются изменения, остается только надеяться на лучшее…надеяться, что твой голос станет таким, каким ты снова сможешь его полюбить. Мой голос начал ломаться через два года после вторжения. О боги, как я пищал. А когда мой голос установился, это казалось злой шуткой. Он был слишком хорош. Я не знал, что с ним делать. Я так радовался, что у меня есть этот дар…и злился, потому что он значил так мало. А теперь… — Арин самокритично пожал плечами. — Я знаю, что хриплю.
— Нет, — возразила Кестрел. — Нет, не хрипишь. У тебя красивый голос.
Последовало мягкое молчание.
Пальцы Кестрел охватили скрипку. Она хотела задать Арину вопрос, но не смела, не могла произнесли вслух, что не понимает, что произошло с ним в ночь вторжения. Это казалось странным. Смерть его семьи отец Кестрел назвал бы «расточением ресурсов». Валорианские силы отнеслись к геранской армии безжалостно, но прикладывали большие усилия, чтобы сократить потери среди мирных жителей. Мертвеца нельзя заставить работать.
— В чем дело, Кестрел?
Она покачала головой и повесила скрипку обратно на стену.
— Спроси меня.
Она вспомнила, как стояла у губернаторского дворца и отказывалась выслушать его историю. Сейчас Кестрел устыдилась этого.
— Ты можешь спрашивать у меня что угодно, — сказал Арин.
Любой вопрос казался ей неправильным. Наконец, Кестрел произнесла:
— Как ты пережил вторжение?
Сначала он ничего не ответил. А затем сказал:
— Мои родители и сестра сражались. Я — нет.
Слова были бесполезны, до жалости бесполезны, даже непозволительны: они не могли передать горе Арина, не могли оправдать то, как ее народ жил на развалинах его. Но Кестрел все равно снова сказала:
— Прости.
— Это не твоя вина.
А казалось иначе.
Арин повел Кестрел к выходу из своих старых покоев. Когда они оказались в последней комнате, приемной, он помедлил у наружной двери. Это было мимолетное колебание, не более долгое, чем если бы секундная стрелка часов на мгновение дольше задержалась на предыдущей отметке. Но в эту долю секунды Кестрел осознала, что дверь выглядела светлее остальных не потому, что была сделана из другой древесины.
Она была новее.
Кестрел взяла шершавую ладонь Арина в свою руку, почувствовав его жар. Его ногти все еще были окружены въевшейся за время работы в кузне черной кромкой угля. Кожа выглядела начищенной: ее терли до чистоты и терли часто. Однако черная сажа проникла в нее слишком глубоко.
Кестрел переплела свои пальцы с его. Они вместе прошли через дверной проем, где стоял призрак старой двери, которую взломал народ Кестрел десять лет назад.
*
После этого Кестрел часто разыскивала его. В качестве предлога она использовала те уроки, которые он давал ей. Говорила, что хочет еще. Кестрел приобрела некоторое количество навыков, которыми пользовалась прислуга, например, как начищать сапоги.
Найти Арина было просто. Хотя набеги на сельскую местность продолжались, он все больше стал полагаться на своих помощников, поручая им возглавлять атаки, а сам проводил много времени дома.
— Не знаю, что он себе думает, — сказала Сарсин.
— Он дает подчиненным ему офицерам возможность показать, чего они стоят, — ответила Кестрел. — Он демонстрирует свою веру в них, что помогает им стать смелее. Это полезная военная тактика.
Сарсин одарила ее суровым взглядом.
— Он предоставляет своим офицерам полномочия, — добавила Кестрел.
— Он отлынивает. А из-за чего, я уверена, ты знаешь.
Это зажгло в Кестрел яркую спичку удовольствия.
