что это приказ, лейтенант!
Я хмыкнул:
— Если забыла, я здесь командую.
В ее глазах загорелся огонек решимости, она наклонилась к моему лицу и, выдохнув в губы, произнесла:
— Уже нет…
И прошмыгнула в мое сердце, словно сквозняк в открытое окно.
***
Мы сидели в баре. Старик отвел плакат от глаз, пытаясь рассмотреть как следует, и когда он повернулся к свету, я заметил, что один из его зрачков полностью съеден катарактой. Несмотря на то, что болезнь мешала ему разглядеть детали, на морщинистом лице медленно расцветала улыбка. Она становилась все шире, а потом по щеке скатилась слеза, которую он тут же стер тыльной стороной ладони.
Я отвел взгляд, сделав вид, будто занят созерцанием утреннего света, пытающегося пробиться через витражное окно. Холл в столь ранний час пустовал, по-видимому, все постояльцы еще спали.
— Я покажу этот плакат сыну, теперешнему владельцу, — прервал молчание хозяин, сделав акцент на последнем слове, поясняя, что окончательное решение здесь давно принимает не он. — Было бы чудом в память о Мадлене снова возродить традицию и напечатать рекламу, как в старые времена. Спасибо, малыш.
— Не благодарите, сэр, — отмахнулся я.
— Святые угодники, перестань тыкать в меня этим жутким «сэр». Зови меня Айк.
Я улыбнулся и тихо добавил:
— Хорошо, Айк. Я рад, что смог снова взять в руки краски. Они напомнили мне дом, который я давным-давно потерял.
— А куда пропала твоя возлюбленная? — спросил хозяин гостиницы.
— Возлюбленная? — Я улыбнулся, потому что ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то из нынешнего века пользовался этим словом. — Почему вы вдруг спросили?
— Потому что ты сказал, что потерял свой дом, — удивленно пожал он плечами, — хотя я вижу, ты давно его нашел.
— Я вас не понимаю.
Айк наклонился и постучал узловатым пальцем по моей макушке. Один уголок его губ приподнялся в подобии улыбки, обнажая просвет в зубах. Я не смог не улыбнуться в ответ.
— Ник, — сказал он. — Дом — это не стены. Дом — это человек, рядом с которым ты чувствуешь себя собой, понимаешь? Это тепло объятий, тревоги и проблемы, вот что он за собой несет. Люди считают, что невозможно выжить без крыши над головой, еды или воды, но только имея все это, понимают: невозможно без человека, как растениям не выжить без…
— Солнца, — осторожно договорил я, и внутри вдруг стало так тепло, словно мой личный источник света вдруг засиял посреди морозной зимы.
— Верно, — тихо добавил он и поставил передо мной стакан с выпивкой. — А говорил, не понимаешь.
Оторвав от упаковки липкую ленту, старик принялся доставать бутылки с виски и аккуратно расставлять их на полках. Удивительно, но несмотря на плохое зрение, движения его были выверены в точности до миллиметра. Видно, всю жизнь здесь провел.
— Я, наверное, пойду, — сказал я и поднял оставшиеся пару коробок, чтобы ему не пришлось наклоняться, но Айк снова меня окликнул:
— Постой, у меня есть кое-что. Мадлена бы одобрила.
Он хлопнул себя по бедрам и, прошаркав в подсобку, принялся там усердно копаться.
Спустя пару минут раздался глухой хлопок о стойку. Я повернул голову и застыл, потому что передо мной стояла небольшая коробочка, в которой блестели два кольца.
Что за…
Вглядываясь в морщинистое лицо, я пытался отыскать там намек на то, что это шутка, но не находил.
— Зачем они мне? — осторожно спросил я.
— Оплата! Сегодня ты исполнил мою мечту, парень, вернул на много лет назад. Но ты это не только для меня сделал. Для Мадлены тоже, — добавил он. — Поэтому я хочу отдать их тебе.
— Вы что? Я не могу их взять, — подвинул я коробку обратно.
— Почему? Может, я не вижу какого цвета твои глаза, а через неделю позабуду даже этот разговор, но пытаюсь быть благодарным — так меня воспитывали.
— Шутите? — вскинулся я, но на его лице не было и следа веселья. — Ведь это все, что у вас от любимой женщины осталось? А как же память?
— Ник, — улыбнулся он, глядя куда-то в точку, поверх моей головы. — Память она ведь здесь, в сердце. Пожив не один десяток лет, понимаешь, что вещи — прах. Повседневность — вот из чего состоит наша жизнь. Вот что становится по-настоящему важным и дает тебе силы продолжать жить там, в мире за пределами твоего дома. Когда я собираю нашу старую пыльную елку, вешая на нее игрушки, что выбирала моя жена, или делаю наливку из смородины, то вспоминаю, как мы ее сажали, и понимаю: вот что делало каждый день бесценным. И все это здесь, — он коснулся дрожащей рукой груди. — У меня начальная стадия Альцгеймера, Ник. Я могу забыть по утру, где оставил свои ботинки, а через полгода, возможно, уже не вспомню, в каком году мы поженились, но память сердца, она не стирается. И я уверен, Мадлена бы порадовалась, что любовь, что мы пронесли с этими кольцами, будет жить дальше.
— Почему вы тогда не отдадите их своим детям?
Старик пожал плечами:
— Они им не нужны.
— Это, конечно, все великолепно: и елка, и смородина, — облокотившись на стойку, резко ответил я, принявшись гонять стакан из руки в руку. Исповедоваться перед незнакомцем — последнее, в чем я нуждался. — Но у нас все гораздо сложнее. Вы просто не знаете мою… возлюбленную. Она мечтает, чтоб все, как в книгах. Чтобы все правильно. Нормальные отношения, свидания в кафе и прогулки парках, знакомство с родителями, и белое платье, и цветы, и первый танец со своим мужем, и восторг в его глазах, когда он впервые увидит, как она будет медленно идти к алтарю. — Я опустил взгляд и тяжело вздохнул. — А я не могу ей этого дать. И вряд ли вообще когда-либо буду в состоянии.
— Но между тем ты принял решение быть с ней, раз вы сняли
