опускаю руки с серебряных колокольчиков, натянутых над нашей дверью, и смотрю на Мать. Она смотрит на колокольню. Трехэтажная, она вторая по высоте в деревне. Самая высокая — крепость в четыре этажа, которая, я уверена, является самым высоким сооружением, когда-либо построенным руками человека. Черты лица Матери тверды, как железо, которое мы бьем молотом, и не выдают никаких эмоций. Я повторяю ее выражение лица. Мы не можем быть деликатными.
— Ты хочешь пойти посмотреть на шествие? — спрашиваю я.
— Конечно. — Она качает головой, как бы пытаясь прогнать тревожные мысли, которые, как я знаю, там есть. Изгнать их не удастся, не сегодня.
Мы присоединяемся к остальным жителям Деревни Охотников, направляясь к главной дороге, проходящей через город. Я никогда не видела, чтобы столько людей в одном месте были так молчаливы. Слышен только стук наших сапог по булыжнику. Я слышу плач, доносящийся из одного из окон, под которым мы проходим. Он не затихает.
Главная дорога тянется от крепости к центральной площади и колокольне, а затем мимо нижней стены Охотничьего хутора. Она пересекает поля фермеров и идет на север по соленой земле. Затем, минуя область моего познания, она попадает в Блеклые болота. Никто не знает, что находится в ее конце. Никто еще не заходил так далеко в земли вампиров и не дожил до наших дней.
Дрю говорил, что дорога эта древняя и ведет к вампирской крепости на дальнем конце Фэйдских Болот, дальше, чем когда-либо уходил и возвращался человек. Он утверждал, что прочитал об этом в одной из книг Давоса — тайном и древнем фолианте, который разрешалось читать только ему. Все те особые привилегии, которые получил мой брат, вдруг обрели смысл, которого мне бы не хотелось. Давос превратил его в то, что мастер охоты считает самым идеальным убийцей вампиров. И именно поэтому он пошлет моего брата напасть на лорда вампиров сегодня ночью.
Когда мы с Матерью останавливаемся на дороге, в животе у меня неспокойно. Я не знаю, хочу ли я видеть своего брата в одежде охотника. Не сегодня. Не в это полнолуние. Все станет реальным, как только я увижу его, и тогда я в последний раз увижу охотника Дрю в его кожаных доспехах, а не того Дрю, которого я знала прошлой ночью.
Но теперь уже слишком поздно возвращаться назад.
Могучие ворота крепости медленно открываются с глубоким лязгом. За ней — мощь Гильдии Охотников. Все охотники одеты в одинаковые доспехи — тяжелые кожаные и тонкие пластины, рассчитанные на быстрое передвижение. Только так можно угнаться за неестественной скоростью вампира. Все они носят глухие маски с тонкой прорезью для глаз и воротами вокруг горла.
Однажды Дрю показал мне внутреннюю часть, когда я спросила, зачем им нужны такие тонкие шипы. Внутри спрятаны острия, пропитанные смертельным ядом. Кончики игл заправлены в кожаные клапаны. Но если охотник правильно ударит себя по горлу, иглы выскочат наружу, и он умрет легкой смертью. Более того, яд сделает их кровь слишком мерзкой, чтобы вампир мог ее употребить. Это рискованная конструкция, но она стоит тех немногих несчастных случаев, которые случаются. Другой вариант — покрыть охотников серебром, а оно слишком ценный ресурс для этого.
Жесткая кожа и высокие вороты, маски, яд — все это призвано помешать вампирам творить их самую темную и редкую магию. С помощью крови они могут украсть лица тех, из кого пьют, и проникнуть в город под видом наших близких.
Как это случилось с Отцом.
Я прогоняю эту мысль в пустоту, оставшуюся после его смерти. Та же пустота увеличилась после ухода Дрю в крепость. Я не позволю себе думать о Дрю в том же духе. Он вернется домой. Я должна верить в это, иначе я слишком быстро поддамся отчаянию.
Проходит процессия, возглавляемая Давосом. Конечно, это означает, что Дрю идет впереди, по правую руку от мастера охоты, помогая вести авангард. Я узнаю его по доспехам, хотя они идентичны всем остальным. Я сделала все застежки, которые украшают его доспехи. Я сделала серебряное кольцо, которое он носит на мизинце правой руки, идентичное моему.
Он поворачивает голову. Наши глаза встречаются. Я чувствую его взгляд сквозь маску.
Меня переполняет желание броситься к нему, схватить его, трясти, удерживать, кричать на него за то, что он делает. Я бесконечно восхищаюсь его жертвами, которые он принес и продолжает приносить, и надеждой, которую он каким-то образом умудряется сохранять, несмотря на них.
Не забывай о своем обещании, говорю я.
Большой палец его правой руки проникает под ладонь и вращает кольцо на мизинце. Это движение, которое все остальные, конечно, пропускают, но я — нет. В этом движении нет никакого явного смысла, просто ощущение — напоминание о том, что мы связаны друг с другом и что между нами есть связь.
Я опускаю подбородок. Он снова смотрит вперед.
Дрю уже нет. Остальная часть процессии идет дальше, закрывая мне обзор на него. Мы с Матерью остаемся со всеми остальными горожанами, застыв на своем месте до тех пор, пока подавляющее большинство охотников не уйдет. Лишь несколько человек остались на нижней стене, опоясывающей город.
Когда мы возвращаемся в свой дом, Мать берет ведро с солью, стоящее перед дверью, и аккуратно высыпает ее толстым слоем на все подоконники и порог двери. Затем мы запираемся в доме, готовые к долгой ночи.
— Пойдем. — Мать спокойно приглашает меня подняться за ней. Я делаю это молча. Я еще не совсем доверяю себе, чтобы говорить. Сердце все еще в смятении, которое хочет вырваться наружу в виде криков или рыданий. — Сюда.
Мать ведет меня в свою спальню. Она открывает сундук, стоящий у изножья ее кровати, достает оттуда одеяла, которые мы используем зимой, и постельное белье, подаренное мельничихой во время их с отцом свадьбы. На самом дне сундука лежит комплект кожаных доспехов, таких же, как у охотников.
— Надень это.
— Откуда у тебя это? — Я смотрю между ней и доспехами. — Нам, горожанам, запрещено иметь орудия охоты. — У каждого в деревне есть свое место, и никому не позволено пользоваться чужими вещами. Но всем всегда обещают достаток. Достойная награда за достойные жертвы — еще одно наставление хутора.
— Твоему брату также не позволено обучать тебя мастерству охотника в полнолуние.
Я замерла. Глаза матери, темные, как угли кузницы, такие же, как ее волосы, такие же, как мои, пронзают меня.
— Ты знала, — шепчу
