себя простить.
Простить, но не забыть.
Каким-то образом в ходе всего этого он стал для меня движущей силой, побуждающей вести себя лучше, быть лучше. Никогда больше не ставить себя в положение, при котором мои враги получают преимущество. При котором они могут использовать людей, которых я люблю, против меня же и принуждать меня к чему-либо. И я использовала эту боль — эту незаживающую рану в груди — как топливо для сердца, чтобы оно продолжало биться, когда у меня самой уже не осталось ни на что сил.
Трейс был для меня всем, даже после смерти, но никогда — ни разу — я не позволяла себе даже фантазировать о возможности увидеть его вновь. По крайней мере, не в этой жизни. Подобные слепые надежды лишь сбивают с пути, заставляют сердце мечтать о несбыточном. А я не хочу жить фантазиями. И не могу. Поэтому я отпустила его. Как бы ни было тяжело прощаться, я смогла смириться с потерей и научиться жить дальше.
А теперь он вернулся.
В Холлоу-Хиллс.
Живой.
И не имеет ни малейшего понятия о том, кто я такая.
— Она специально это сделала, — пробормотала я, по большей части сама себе. Как только оцепенение спало, на его место быстро пришло нечто другое. Чистая неприкрытая кипящая ярость. — Она вернула его из мёртвых, преследуя свои больные интересы, и даже не подумала о том, как это скажется на нём. И позаботилась о том, чтобы он забыл обо мне, ведь это позволило ей заграбастать его в свои жадные ручонки. Я уверена.
У меня нет доказательств, но я печёнкой чую. Мороз по коже при одной только мысли.
— И теперь она ждёт, что я просто… даже не знаю… отступлю? — продолжала я, совершенно обескураженная новостями. — Притворюсь, что мы никогда не встречались? Да она с ума сошла. Он должен знать правду о том, что с ним произошло. Он должен знать правду о нас.
Я смотрела, как лес за окном сгущается, постепенно превращаясь в одну размытую тень.
— Единственный человек, которому правда может навредить, это Никки. Поэтому она не хочет, чтобы я ему рассказывала. — Я посмотрела на Доминика в поисках подтверждения, поддержки, но он никак не отреагировал. Это было необычно и мне совсем не понравилось. — Почему ты молчишь?
— А что ты хочешь от меня услышать, ангел? — спросил он спокойным, ровным тоном.
Я долго всматривалась в него, пытаясь прочесть его эмоции… Его мнение.
— Ты ведь не согласен с ней, правда?
— В какой части? — уточнил он, и у меня упала челюсть.
Он что, серьёзно?
— Да в любой, Доминик!
Он провёл тонкими пальцами по линии своего подбородка, словно этот вопрос ему нужно было хорошенько обдумать.
— Считаю ли я, что возвращать его из мёртвых было мудрым решением с её стороны? Определённо нет. Но что сделано, то сделано. С этим уже ничего не поделать, разве что можно убить его снова, — произнёс он с ухмылкой, словно уже мысленно представил себе такой сценарий.
— Не смешно, — разозлилась я. — И что теперь? Ты же не думаешь, что я это так оставлю? Просто забуду обо всём, что было между нами, и спущу ей с рук его стёртую память?
— Справедливости ради, ангел, ты не знаешь наверняка, было ли это сделано намеренно.
Я посмотрела на него как на умалишённого, потому что кто это ещё мог такое сказать?
— Ты издеваешься надо мной, Доминик? Как ещё объяснить то, что он помнит всех, кроме меня?
— Я мало что знаю о некромантии, ангел, но понимаю, что последствия есть всегда. Чем более трагичной была смерть, тем серьёзнее психологическая травма у воскрешённого. И порой мозг находит свой способ справиться с этой травмой — забыть. — Доминик бросил на меня многозначительный взгляд. — Чтобы не взорваться.
Внутри меня всё похолодело, как зимней ночью.
— Хочешь сказать, что он специально меня забыл? — Я сглотнула огромный ком в горле. — Что я реально могу навредить ему правдой?
— Есть такая вероятность.
Моё горло сжалось, словно кто-то душил меня изнутри. И тут в голове промелькнуло сомнение. Я задумалась.
— Ты говоришь это исходя из его интересов или своих?
Мы оба понимаем, что стоит на кону. Я. И для него это очень, очень личное дело. Если он пытается манипулировать мной, пускай даже едва-едва, он об этом сильно пожалеет.
Уж я об этом позабочусь, невзирая на мои чувства к нему.
Он молча смотрел на меня несколько мучительно долгих мгновений.
— И его, и своих, — признался он. Как ни странно, меня тронула его искренность, несмотря на суть его слов. — Я соврал бы, если бы сказал, что мне это не выгодно.
— То есть по сути я не могу доверять тебе в этом вопросе.
Эта мысль вгоняла меня в депрессию. Доминик очень дорог мне. Единственный лучик света в этом больном мрачном мире.
— Нет, ангел, напротив. — Он снова взглянул на меня, губы изогнулись в лукавой усмешке. — Хоть я и признаю, что вся эта ситуация мне на руку, я всё же надеюсь, что ты уже достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать, что моей целью никогда не было просто затащить тебя в постель. Я хочу, чтобы ты стала моей, но не так.
В его словах был резон. Он показал мне свою железную выдержку, когда мы проводили время наедине. Ни разу за всё это время он не пользовался моей скорбью или своим даром внушения, чтобы переспать со мной.
Если уж на то пошло, он не выказывал мне ничего, кроме уважения. Иногда это раздражало, но в глубине души я всегда знала, что могу верить ему на слово.
— И что мне теперь делать? — спросила я, пытаясь скрыть безнадёгу в своём голосе. — Просто забить?
Какими бы ни были риски, я не представляю, как можно просто взять и забыть об этом.
— Нет, конечно.
Я взглянула на него одновременно с удивлением и облегчением, наши глаза встретились.
— Вся эта ситуация будет терзать тебя изнутри, ангел, мы оба это понимаем.
Он выглядел таким грустным, что у меня заболело сердце. Глубоко внутри он знал, что я не смогу это так оставить. Хотя моя одержимость этим вопросом — одержимость Трейсом — причиняет боль Доминику, он всё равно не собирается меня останавливать и, возможно, даже поможет.
Всегда помогал.
— Скажи мне, что делать, Доминик.
Бесит, что мой голос звучит так жалко, но я совершенно растеряна. Даже после пары месяцев, которые ушли на восстановление здоровья — физического и психического (а я реально посвятила это
