- Он будет на пиру. Харан… Тур Сэгил обижал. Продал… Я только что её отвела Камайе.
- Понял. Расскажешь… Я приду вечером. Помыться ещё надо. Я воняю. Я соскучился…
- Я тоже…
Парни отворачивались смущённо, и Алай отступила на шаг, отпуская Харана с сожалением. Щёки горели от радости и холода, и густой мех на шапке щекотал их.
- Пойду приготовлю почму, - сказала Алай, и Харан тоже разжал руки.
Сердце прыгало, как шальной заяц в высокой траве по весне, рассыпая зелёные бусины вслед золотыми. Тесто липло к рукам, Аулун сыпанула ещё муки, и белое облачко взлетело над скоблёными досками стола, как сухой сыпучий снег взлетает из-под ног, когда спрыгиваешь в него с лошади. Ножи мелко стучали в руках, кроша красное мясо с луком, а потом две отполированных скалки катали белые листы на сероватой поверхности стола, и нарубленное мясо ложилось в белые квадратики.
- В Фадо едят по со свининой.
- По?
- Такие мешочки с мясом. Мы их там жарили… Вкусно.
- Свинина есть в северных стойбищах, - сказала Алай, пытаясь вспомнить вкус свиного мяса. - Интересно попробовать.
- В Фадо много вкусных блюд. Там у каждого дома огород. Маленькое поле с овощами. И сады… Когда есть разнообразие, руки сами так и тянутся что-то новое придумать. Жаль, что тут многое вымерзает… и выгорает.
- И выдувается жадным Выы, - улыбнулась Алай. - Чем ближе к сердцу степи, тем он неистовее набрасывается на Мать Даыл… А к краям, где Тан Дан к ней наклоняется, он не так жаден.
- Нет краёв, Алай, - сказала Аулун, защипывая краешки теста. - Един Тан Дан, един мир. Он бескрайний, но он как бусина среди других миров. Как каждый из нас. Всё делится на части, но всё является частью чего-то большего.
- Рикад рассказывал тебе про мизейо?
- Да. - Аулун остановилась и весело взглянула на неё. - Это объясняет природу многих заболеваний. Это вообще многое объясняет… И многое усложняет.
- Мир сложный. - Алай вздохнула. - Чем больше узнаёшь, тем сложнее кажется. Как думаешь, можно всё познать, Аулун?
- Не знаю… Не знаю. Люди зачастую и себя-то самих понять не могут. - Золото лукаво блеснуло. - Что уж о мире говорить. Кидай приправы… Давай как-нибудь почму в масле обжарим? Интересно же!
- Давай!
В дверь постучали. Алай весело подбежала и распахнула её. На пороге стояла женщина, немного встревоженная, и смотрела на Аулун поверх плеча Алай.
- Уважаемая, поможешь? Роды сложно идут.
Алай изумлённо смотрела на Аулун, чей взгляд вдруг стал острым, как у хищной птицы, а тело подобралось, как у настороженного животного.
- Где?
- На востоке. Я подожду… Провожу. Прости.
- Нет, нет. Всё в порядке. Алай, тебе придётся тут…
- Ничего. Я справлюсь. - Алай улыбнулась. - Пусть Мать Даыл поможет вам, Аулун.
С чем тут можно не справиться? Почму варить - не мир изучать…
94. Кам.Ложь от начала и до конца
Мааныл тихонько водила смычком по струнам, звуки дрожали в воздухе, и белая дымка плыла над курильницей с благовониями.
- Опять сидишь, как мышь в траве? - Нуун подняла красивую бровь и повела плечом. - Нарядилась бы. А впрочем, как хочешь.
- Нуун… Праздник же, - упрекнула её Тинхэн. - Не злись...
Камайя подтянула к себе расшитое по краям покрывало и уставилась в перстень с прозрачным камнем. Она нашла его в сундуке, что прислал Аслэг, когда закончились подарки в том, что принесли после ночи в вонючей комнате Бутрыма. Она тогда искала награду для Вирсат, но Вирсат получила монеты. Не то чтобы подарки Аслэга были слишком изящны, чтобы дарить их слугам… Хотя нет. Они были слишком изящны. Камайя пару раз ещё открывала сундук, но больше там не шарила, потому что не смогла устоять перед искушением надеть перстень: камень был прекрасен. Но принимать подарки она больше не будет. Нет. И перстень придётся снять и оставить тут, неважно, чем всё закончится. Перстень, плащ и Дамал. Нет, Дамал она заберёт.
- Госпожа, Сэгил спит, - сказала Тулым. - Я узнала у улсум Туруд. Она говорит, что попробует пристроить её в гарем господина Нады. Почему ты не хочешь оставить её у себя, госпожа?
- Улсум Туруд проявила милосердие? - Камайя подняла бровь. - Что же ты ей сказала?
- О… Это не я. Там какая-то склока… Господин Аслэг… - Она понизила голос, и Камайя поманила её к уху. - Господин Аслэг очень сильно зол на брата… Всех выгнали с этажа.
Камайя внимательно глядела на её лицо, потом скользнула взглядом по переплетениям вышитых стеблей на покрывале. Лютует. На его собственность покусились!
- Улсум была напугана, что вскроется, как они тебя почти проглядели. Поэтому легко согласилась. Она другим занята… Госпожа, ты не хочешь поесть? Ты бледная. Не обедала.
- Нет. Нет. Потом поем.
Белые чистые листы тетради заканчивались. Крошка грифеля пачкала пальцы, а пальцы - светлую когда-то деревянную оправу. Слов больше не было, только тесные штрихи и отрывисто касающиеся взгляда линии, спрятанные в обложке, будто между двух загорелых ладоней. Линии выходили неверными, а штрихи - бледными, Камайя захлопнула эти ладони и, оглянувшись, сунула в свой тайник.
Иймэт тихо смеялась: к ней пришла наложница Нады и принесла засахаренную дыню, их тихая весёлая беседа перемежалась плеском воды, в которой они омывали липкие от сахара пальцы.
- Госпожа не желает нарядиться? - спросила Тулым, поглядывая на них поверх вышивки.
- Меня не звали танцевать. Я не буду танцевать сегодня. Какой мне смысл наряжаться?
- Ну, так веселее…
Веселее будет, когда она сядет на корабль в Орте и высадится в Димае, а потом, проехав Арнай с востока на запад, окажется в своём доме у моря. Веселее будет, когда ей больше не придётся изображать страсть и преданность, надевать маски беспокойства и внимания, глядя на этого длинноволосого степняка, который считает её имуществом. Почему он до сих пор ей верит? Все её маски насквозь фальшивы! Хотя мужчины зачастую слепы и тупы в этих делах. Верят в то, во что хотят верить.
Тулым прислушалась к звукам снаружи и улыбнулась.
- Пир начался. Слышишь музыкантов? Потом у девушек спрошу, как оно прошло, и расскажу. Да?
Камайя кивнула. Какая разница? Очередное непотребное возлияние под музыку, бессмысленное по своей сути. «Напои соседа прежде, чем свалишься пьяным сам».
Шершавая войлочная стена шатра скрывала за собой прочные деревянные рейки. Если долго, долго ковырять ногтем свалянную шерсть, можно добраться до этой основы.
- Я надеюсь, в наступающем году порадую господина счастливой новостью, - сказала Нуун, подсевшая к Иймэт и её гостье. - Только…
Они перешли на шёпот, и Камайя вздрогнула. Мурашки опять пробежали по коже, и страх сковал грудь. Что же она натворила с утра?! Она рискует всем! Своей жизнью!
Мааныл наигрывала какую-то весёлую, неторопливую напевную мелодию, и девушки, звеня браслетами и тихо смеясь, танцевали. Танец был тяжёлым, как бёдра Тинхэн, в нём не было полёта, он был вязким и густым, как запах масел для притираний, и неторопливым, но чувственным. Камайя повернулась на другой бок и смотрела, как они танцуют, а потом снова едят сладости.
- Госпожа… - Дверь открылась, и в шатёр зашла Десмаат. Родинка на кончике её носа опять поймала взгляд Камайи. - Господин просил передать…
Керме лежал на протянутой ладони Камайи, и запах его отзывался в каждом биении сердца. Она подняла глаза на служанку. Господин ошибся. Это фальшь. Он верит в то, во что хотел верить, но это ложь. От начала и до конца.
Она встала и подошла к Нуун, оправляя серый халат. Взгляд Нуун был тяжёлым, как намокший меховой плащ, и настороженным, как вспугнутая птица.
- Я знаю, что это значит. Господин зовёт тебя, Нуун, - сказала она, протягивая ей керме. - Передай ему это.
Она отвернулась под непонимающее восклицание Десмаат и Вирсат и уселась на свою постель, натягивая покрывало до подбородка. Надо придумать что-то. Руан писал, что на этот риск придётся пойти, но она не может. Это сломает её жизнь, её планы, это разрушит всё! Она не может рисковать жизнью, даже ради дома. Её жизнь превыше всего.
