сказать пока. И я вижу только в том случае, если кончина в ближайшие семь дней. Если же грозит несчастный случай и внезапная гибель, то три дня.
Я запиналась, пытаясь подобрать слова. Ужасно всё же это. И действительно горько оттого, что только женщины становятся вестницами смерти. И только те, которые умерли в детстве, маленькими девочками, еще до того, как у них пришли первые женские дни. Ну и надо, чтобы несчастных девчушек сумели быстро вернуть к жизни.
Причем никто так и не смог понять, как это работает. Почему одни погибшие и воскресшие малышки становились вестницами и видели грядущие смерти, а другие нет. Ставили даже эксперименты, как я узнала позднее. Детей всегда умирает много, в том числе девочек. Сироты, бездомные, нищие... Некроманты пытались возвращать с того света умерших девочек. Но лишь одна из нескольких десятков получала дар.
И эксперименты прекратили, так как магов смерти мало, а процесс удержания души или вообще возврата ее – это крайне сложное и энергозатратное колдовство. На которое способен еще и не каждый некромант, а лишь с высоким уровнем дара.
Наш с Марикой случай – наглядный пример. Мы с ней погибли одновременно. На наше счастье, попали в руки старому некроманту – в буквальном смысле, наши трупы оказались у него, – который пожалел двух хорошеньких малышек, как он потом говорил. Тем более что с нашими родителями он был знаком. Вот и провел обряд, выдернул обратно в реальный мир наши души и привязал к телам. Чуток ошибся, правда. Но не его вина, мы с Марикой хоть и кузины, но очень похожи. Ведь наши отцы близнецы. Да и зовут нас похоже: Эрика и Марика. А сокращенно – обе Ри́ки.
Так вот, умерев одновременно, пробыв за гранью жизни одинаковое количество времени и воскреснув в одно и то же время, дар вестницы смерти получила лишь одна из нас – я. А Марика так и осталась совершенно обычной девчонкой, с тем же уровнем магических способностей, что и до смерти. У нее они небольшие. Свечку зажечь могла, тарелку очистить, ну и по мелочи.
То есть магический дар не меняется. Но почему‑то, по никому не ведомым причинам или же по воле богов, у кого‑то из умерших и воскресших девочек появляется способность предвидеть смерть. Но мы с кузиной обе видели призраков и обе стали совсем седыми. Это одинаково для всех умерших и оживших.
– А вы всегда сообщаете о грядущем? – спросил между тем лорд Риккардо, всё так же бережно придерживая меня под руку.
– Нет, – помедлив, призналась я. – Не всегда. Иногда просто не могу. Но если человек болен, или я понимаю, что ему нужно оставить завещание, распоряжение, позаботиться о близких... Тогда говорю. Чаще всего меня за это ненавидят. Но, правда, некоторые всё же, придя в себя, осознают, что я лишь вестница. Я не призываю смерть, а только вижу.
– Учтем, – пожал мне руку, лежащую на сгибе его локтя, маркиз и, открыв дверь в приемную, пропустил внутрь.
Там уже ждал Анри, который тут же вскочил и начал переминаться на месте, не зная, что ему делать. Потом вспомнил, полез в карман и протянул мне носовой платок.
– Вот. Простите.
Я фыркнула и улыбнулась. В общем‑то, я уже успокоилась. Минута слабости прошла, продолжаем жить дальше. А платочек всё же забрала и сообщила, что отдам вечером, если не пригодится.
Маркиз, убедившись, что я уже в порядке, ушел к себе в кабинет, а мы с Анри остались в обществе друг друга. Он показал мне, на какой полке что стоит. В общих чертах объяснил принцип ведения и хранения дел. Какие бумаги куда подкалываются. Потом продемонстрировал, как сортировать входящую корреспонденцию и отчеты.
Объяснения звучали примерно так:
– Это сюда, это туда. Это – в этот лоток и не вскрывать, а это наоборот вскрывать, но не читать. А это читать, найти нужную папку и вшить к остальным документам.
Периодически заходили посыльные и приносили то бумаги, то папки, то для меня пропуск. Это оказался не документ, а жетон на цепочке, который нужно было всегда иметь при себе.
Потом Анри мне вежливо намекнул, что кое‑кому еще и поработать бы хотелось. Так что я еще сама облазила вдоль и поперек всю приемную, заглянула в каждый шкаф и на каждую полку. Подвигала стулья. Полюбовалась на стекла грязного окна и на пыльный подоконник, прячущиеся за не очень свежей шторой. Заглянула в стоявшие там зачем‑то вазу и графин. Пустые и пыльные. Больше никакой посуды не обнаружила, даже самого завалящего стакана или кружки.
Потом я тихо поскреблась в дверь кабинета и, не дожидаясь разрешения, просочилась внутрь.
Хозяин его сидел за огромным столом, с головой погрузившись в бумаги. На меня взглянул, на вопрос «можно ли тут всё осмотреть и позаглядывать» кивнул и вернулся к работе. И я повторила то же самое. Суя нос везде, где только можно. Потом расчихалась от пыли, убрала с носа паутинку, обнаруженную у одного из двух окон. Не нашла абсолютно ничего интересного и сто́ящего и выбралась наружу.
Время близилось к полднику, а мы ведь еще даже не обедали. Никто. Ни я, ни Анри, ни наш с ним общий начальник.
Стараясь не шуметь, я вытащила из шкафа свой саквояж. Оккупировав подоконник, на котором пришлось бытовым заклинанием убрать грязь, вытащила припасы, взятые из дома. Вот как чувствовала, что пригодятся. А помня, что есть еще некий, пока незнакомый мне заместитель маркиза, провиант брала с некоторым излишком. Изрядный запас нарезанной толстыми ломтями буженины, четыре пышные лепешки, столько же толстых пупырчатых огурцов и яблок.
Оглянувшись на Анри, который нет‑нет, а косил в мою сторону одним глазом, я положила несколько кусков буженины на одну лепешку. Сложила ее пополам, взяла один огурец и, подойдя к столу секретаря, молча протянула ему угощение.
Надо было видеть его лицо в этот момент... И не только лицо, потому что его нос учуял запах, и проголодавшийся желудок мужчины отреагировал соответствующе...
– Спасибо! – выдохнул Анри, принимая подношение.
За неимением тарелок мне пришлось позаимствовать один чистый лист бумаги и вложить в него такой же нехитрый поздний обед для его сиятельства. После чего снова мышкой прошмыгнула в кабинет. Тихо подошла и, опустив лепешку с бужениной так, чтобы их аромат смог достичь носа заработавшегося мужчины, замерла у стола.
Несколько секунд ничего не происходило, потом ноздри породистого аристократичного носа затрепетали.
