Вею, напуганную и уставшую, которая заглянула в укрытие, собираясь, верно, ему что-то сказать – и та тут же ушла, ни словом не возразив. Хорошо, хоть она ещё жива осталась… Зелёные глаза Гроздана озарились тусклым светом, когда он упрямо подбородок приподнял.
– Думаешь, уйдут и правда? Я знаю остёрцев. В моих жилах тоже их кровь течёт, что от пращуров осталась. Они не отступятся. Соки из тебя все выпьют. Выгоду свою получат, но не оставят того, что завоевали уже.
– И ты, значит, не оступишься? – Елица подтянула укрытые козьими шкурами колени ближе к груди. – Раз остёрская кровь в тебе?
Отгородиться захотелось от зуличанина. А лучше за борт прыгнуть – прямо в воду холодную. Авось не застрелят, как до берега плыть будет. Матушка-Велечиха не погубит, а там выбраться на сушу да и бежать прочь. Всё ж лучше, чем под взглядом этим волчьим сидеть. Ох уж выбрал отец жениха ей напоследок. И красив, кажется, крови сильной и древней, а нехорошо рядом с ним. Муторно на душе становится.
– Не отступлюсь, конечно, – кивнул княжич. – Но я всё ж право на тебя имею. Твой отец обещал, что ты женой мне станешь.
– Я не лодья тебе, и не кобыла, чтобы право на меня иметь!
От собственного громкого голоса аж виски заломило, а в скулу отдалось болью. Елица невольно приложила ладонь к ушибу и до того досадно стало, что так всё обернулось. Теперь как бы не случилось какой беды очередной.
И предчувствие дурное тут же оправдалось. Гроздан качнулся вперёд, и лицо его так близко стало, что каждую мелкую морщинку разглядеть можно да крапинки на радужке.
– Ты хоть с Богами спорь, а тут я прав, – процедил насмешливо.
И горечью в груди расплескалось понимание: делать он может сейчас, что ему в голову взбредёт. Вступиться за неё теперь некому: погибли все защитники. И отец с братом, и даже кмети те, что из Лосича с ней ехали.
Видно, по лицу её Гроздан все мысли нерадостные прочёл, ухмыльнулся довольно.
– Не сойдёт тебе это с рук, – постаралась твёрдо сказать Елица. – Ничто не сойдёт под справедливыми очами Богов.
– Время покажет. А пока отдыхай. Ходить по лодье можешь, но только без глупостей.
Княжич вышел из-под навеса. Скоро Вея принесла поесть и целый мех воды. Села рядом, разглядывая Елицу и хмурясь.
– Что, хороша? – та усмехнулась.
Наставница вздохнула тяжко и подвинула ближе миску с репой и хорошими кусками какой-то речной рыбы.
– Таких, как ты, княжна, ссадины не портят. Только пуще мужам защитить хочется и приласкать. Вон, зыркал княжич так…
– Как? – она ничего особого не заметила.
Уж что женщина успела мельком увидать?
– Кабы не стало тебе в Зуличе хуже, чем в Велеборске, – Вея только рукой махнула. – Жадно смотрел он, вот как.
– Это мы ещё увидим, как в Зуличе меня встретят. Не рабыню везёт ведь.
Елица наконец напилась вдоволь, а после, совладав с остатками слабости всё же выбралась наружу, оставив наперсницу в укрытии. Дажьбожье око уже завершало свой путь по небоскату. Бросало светлую бронзу на плавно изогнутые верхушки ив, что росли вдоль берега Велечихи. Белые гроздья мелких цветов черёмухи низко свисали над рекой, испуская горьковатый и острый аромат, что струился над водой, словно туман. Золотилось русло, отражая свет тёплого неба. Плескали размеренно вёсла, поднимая редкие брызги. Вырезанная из дуба медвежья голова, что венчала нос ладьи, разинутой пастью устремлялась вперёд, к чужому совсем и, казалось всегда, далекому Зуличу.
Елица опёрлась на борт, встав между щитами и глядя перед собой неподвижно. Вечерняя сырая прохлада холодила лицо и руки, стелилась вдоль палубы лёгким ветром. Взгляд сам собой опустился в воды реки; Елица стиснула пальцами шершавое дерево, раздумывая и решаясь. Вдалеке, средь расступившейся поросли раскиданными полукругом избами виднелась одна из многих весей, что ютились на берегу Велечихи. До неё недалеко. А там, пока на медленной ладье зуличане причалят, она успеет скрыться. Места эти ещё в Велеборском княжестве лежат, а значит, люди примут, укроют.
– Даже не думай, княжна, – резкий, как собачье лаянье, голос прозвучал за плечом.
Елица обернулась, и всё нутро содрогнулось от вида этой хорошо знакомой уже рожи. Тот самый ватажник, что по лесу её ловил. И тогда-то он не слишком бережен оказался, а уж получив наказание своё за грубость, и вовсе осерчал, верно. Если о том возмездии Гроздан не солгал. Елица окинула его неспешным взглядом: и лицо грубое, словно лопатой тяжёлой приплюснутое, и рубаху, грязноватую, с размытыми полосами высохшего пота вокруг ворота. Удивилась только гривне на шее, подаренной как будто боярином каким за некие заслуги. А может, и самим княжичем. Да только ничего не было бы необычного в ней: порой и тати распоследние золотом и серебром себя обвешивают. Краденым, вестимо. Да был среди обычных для мужей оберегов один приметный, совсем даже женский – лунница. И откуда бы взяться ему на мужицкой-то шее?
– Что ты ходишь за мной? – огрызнулась Елица, отворачиваясь от ненавистного рыла. – Смотри, кабы снова не побили, если будешь рядом отираться.
Ватажник хмыкнул так, что по спине холодок пробежал.
– Отираться рядом я буду всегда, потому как княжич мне приказал за тобой присматривать.
Вот уж осчастливил. Елица покосилась на Гроздана, который сидел у носа и о чём-то разговаривал с одним из своих людей. Княжич её взгляд перехватил и улыбнулся ясно, словно и правда она по своей воле с ним уплыла.
Как совсем темнеть начало, причалили к пустынному берегу, вытащили ладью на мель и привязали крепко. Быстро развернули становище – для Елицы на отдельный шатёр расстарались, будто готовились к тому, что случится, заранее. И обрадоваться бы: хоть на миг без чужих глаз и тяжкого надзора остаться, а мужик этот жуткий, которого звали, как оказалось, Камян, остался подле женского укрытия. К тому же со всех сторон окружили его палатками ватажников: никак не сбежать. Елица от вечери у костра отказалась. И так наспех и без охоты съеденная обедня ворочалась сухим тяжёлым комом где-то внутри.
Нарочно княжич на ночёвку остановился поодаль от любого жилья. Чтобы не было у пленницы соблазна сбежать, куда глаза глядят. Хоть бы и ночью. Камян её ещё и обшарил унизительно, хоть надобности в том большой не было. прямо на глазах Гроздана щупал её там, где вздумается – не стеснялся. А тому как будто то и надо было: чтобы спесь лишнюю сбить с неё. Тот нож с янтарной рукоятью так в лесу и остался, видимо. А другого оружия у Елицы никогда и не
