ним было все то же синее небо. И ничего, кроме неба. Раздражает.
Что-то меня все раздражает.
– Ты ревнуешь, – то ли спросил, то ли постановил Эдди.
– Я? – Я вздохнула. – Да, пожалуй. Она… она ведь притворяется.
Она больше не говорит о ненависти. Или о том, что хочет убить нас. Она не обвиняет, нет, но… только хуже все стало. Как по мне. А вот Чарльз рад. Он, кажется, верит, будто зелье, сотворенное сиу, действует. Верит, что сестра вернулась, стала такой, как прежде.
Только хрупкой.
И больной.
Она же старательно играла. И я кожей чувствовала, только… только как об этом рассказать? Он ведь почти счастлив. И неудобно разрушать это счастье.
В общем, запуталась я. Снова.
– Может, и так. А может, ты ревнуешь. – Эдди повернулся ко мне и сгреб в охапку.
– Пусти, задушишь!
Только совершенно не хотелось, чтобы он отпускал. С ним как-то спокойнее. И можно признаться в том, о чем другим в жизни не сказала бы.
– Я боюсь.
– Чего?
– Того, что будет там, на Востоке. Понимаешь, он сперва говорил, что мы вернемся, ну, в город, но теперь молчит. И я вижу, что он не готов оставить сестру. Пока она не поправится. А она не поправится. Никогда. И… и что дальше? Мне оставаться там? А я там вообще нужна? Или буду лишней? Может, он поймет, что я совсем не то, что ему надо? Что никакая я не графиня, а…
– Слишком много думаешь. – Эдди щелкнул меня по макушке. – Голова заболит.
– Уже болит. Иногда. – Я вздохнула. – И… и да, я ревную! Он постоянно с ней теперь! Только проснется – и сразу к Августе… и работает там, и… и обо мне вспоминает только ближе к ночи. А там, на Востоке, все только хуже станет. И вот зачем я ему?
– Спроси.
– У него?
– Ну не у меня же. Мне ты всегда «зачем».
– Поэтому и летишь?
– Ну… матушку тоже проведать надо. И вообще… – Эдди почесал за ухом. – Я тут со Странником парой слов перекинулся. И с Дэном тоже…
– Говори уже. – Я пнула его, а Эдди скривился, будто ему и вправду больно.
– Да нет. Пока особо не о чем. Это так-то… не мое дело. И не твое. Если только матушка захочет поделиться.
Ага. То есть опять тайны. Как же они меня утомили.
Буду вежливой.
Постараюсь, во всяком случае.
– А что до Августы, то ревнуешь.
– Ну и что?
– Ничего. Я тоже ревную. Знаешь, как хочется взять этого вот… лощеного графчика и мордой об пол?
– Он не лощеный!
– Но наглый. Особенно в последнее время. Прямо руки чешутся.
– Только попробуй!
– Знаешь, когда… в общем, будь моя воля, я бы тебя никуда не отпустил. Жили бы как раньше, до самой старости. Ты, я и матушка. Только это ведь неправильно, Милли. У тебя должна быть своя семья.
– А у тебя своя?
– Если получится.
– Ну, тебе же нагадали знатную и богатую невесту. Вот и найдешь.
Эдди фыркнул:
– На рожу мою погляди.
– Найдем ту, у которой зрение не ахти.
Только она меня заранее уже злит. И я понимаю. Все-то понимаю, о чем он говорит. Вовсе я не такая и глупая. Но понять – одно, а принять – совсем другое.
И думать не хочется.
И…
– Я в любом случае с тобой останусь, – заявил Эдди. – Что бы ни случилось. Будет плохо – увезу.
Я поверила.
Эдди верить легко. Он меня никогда не подводил.
– Только и ты постарайся никого не пристрелить там случайно.
– Случайно – постараюсь, – пообещала я.
И по детской привычке скрестила за спиной пальцы. А то ведь жизнь и вправду штука сложная.
В сон я провалилась уже ночью, так и не дождавшись возвращения Чарли. Наверное, обиделась, потому и ухнула как в бездну. Дирижабль плыл, но там, во сне, я смотрела на него словно со стороны. Какой нелепый.
– Какой нелепый. – Кархедон сидел на огромном камне. Сложенные над головой крылья распускались этакими парусами. Поблескивала в лунном свете чешуя. – Но люди поднялись в небо, что еще более нелепо. Кто бы мог подумать.
– Не ты, брат.
Черный дракон устроился на другом камне. И смотрели они друг на друга, а я думала, что они похожи словно отражения. И как понять, кто настоящий?
– Что на сей раз?
Мой камень был маловат, и лапы то и дело соскальзывали, что не могло не раздражать.
– Ничего, проклятая.
– Я его убила, между прочим, – то ли похвасталась, то ли пожаловалась я, чувствуя, как съезжает с камня моя чешуйчатая задница, и хвост ей не помогал. – Того… кем бы он ни был. Змееныша. Хотя вы ведь знаете, так?
Оба склонили головы.
– Конечно знаете. Все, что знаю я?
– Она не так глупа, какой казалась, – произнес Кархедон, улыбаясь во всю пасть. – Да, девонька, мы знаем. Спасибо. Это было познавательно.
– Значит, вы все-таки не умерли.
– Умерли.
– Но продолжаете жить?
– В какой-то мере. Но теперь узы ослабли. И скоро мы уйдем.
Не скажу, что будет их не хватать. Или… будет?
– Что это было? С ним? Сперва моя кровь подействовала, а потом… потом… перестала? Почему?
Раз уж я пока здесь и могу задавать вопросы.
– Потому что этот безумец решил стать драконом, – отозвался Кархедон.
– И у него почти получилось.
– А… это можно?
– Почему нет. Ты ведь становишься.
– Так! – От удивления я подалась назад и шлепнулась-таки с камня, неловко взмахнув крыльями. – Я… что?!
– Становишься драконом. Это займет некоторое время.
– В смысле… вот так… как здесь? Чешуя, крылья и хвост?
– Чешуя, крылья и хвост, – подтвердили братья и, глянув друг на друга, засмеялись. Вы слышали когда-нибудь, как смеются драконы? Как когтями по стеклу. И дымом все вокруг заволокло.
– Я не хочу!
– Боюсь, у тебя нет выбора. Ты приняла мою Силу, – сказал Эрханен.
– И мой Дар, – добавил Кархедон, скалясь так радостно.
– Я не принимала! И… я даже коробку не открыла.
– Так что тебе мешает?
Понимание, что не всюду стоит совать свой нос. А еще она не открывается.
– Сила крови Великого Дракона такова, – перестал улыбаться этот золоточешуйчатый засранец, – что нет такого вместилища, которое способно было бы удержать ее.
– К-как нет?
– Мой многомудрый брат пытается сказать, что эта Сила, даже помещенная куда-либо, становится частью этого предмета. И изливается сквозь него. Когда-то я преобразил некоторые вещи, отдав их племенам. И кровь стала частью этих вещей.
– И частью коробки? То есть там, внутри…
– Столько лет прошло, думаю, там внутри ничего и не осталось.
– А флакон?
