бы после или нет. Не осерчают поди, поймут. Но они точно спасут меня, Рун. Точно-точно. Иного быть не может. Или я сама найду путь домой. Поэтому ты не надейся, мой хороший. Просто знай. Если так сложится, что я тут надолго, я выйду за тебя. Ты как будто не рад, Рун. Или всё ещё не веришь?
– Ну… – он призадумался. И вздохнул. – Ты по правде-то меня и не любишь, как бы. По-настоящему. Любишь ангельски. Это вроде сильной дружбы для тебя. Я не дурачок, понимаю. Получается, выйдешь вынужденно, потому что надо за кого-то. Я так не хочу.
– Вот ты какой! Сватал, сватал, и тут «не хочу», – с деланным осуждением молвила Лала. А затем улыбнулась тепло. – Ох и глупенький ты у меня, Рун. Ты пойми, когда двое женятся… Они становятся навеки принадлежащими друг дружке. Это значит, вся моя ласка будет только для тебя. Вся моя нежность будет только для тебя. Вся я буду только для тебя. Ты и не заметишь разницы. Да её почти и не будет. Супружество меняет многое в отношениях. Мы будем очень-очень счастливы вместе. Даже с ангельской любовью. Я буду очень-очень счастлива с тобой, я это точно знаю. И тебя сделаю очень счастливым, даже не сомневайся.
– Ну… ладно. Тогда я согласен, так и быть, – усмехнулся он, вернувшись в приподнятое расположение духа.
– Ишь ты, согласен он! – притворно надула губки Лала. – Мне, между прочим, обидно. Сказала ему «да», а он насмехается, вместо того, чтобы умирать от счастья.
– Ничего себе счастье! – развеселился Рун. – «Этого никогда не произойдёт, милый, но ты радуйся». Буду прям праздновать сегодня. Три года. Давай через месяц?
– Может лучше через день? – посмотрела на него Лала с иронией.
– Это было бы идеально, – кивнул он.
Лала рассмеялась. Рун тоже. А затем стал серьёзным.
– Только у меня есть условие, – мягким тоном поведал он. – Я не могу считать твои слова обещанием. То есть обязательством. Три года большой срок, люди меняются, мы ссоримся порой. Вдруг ты меня возненавидишь?
– Ну, Рун, ты и скажешь, – подивилась Лала. – Как ты себе это представляешь?
– Запросто, – признался он. – Ты меня одариваешь слишком. Дары портят людей. Я в этом ничем не отличаюсь от других. Тут нет сомнений. Знала бы ты, как у меня внутри бушевало всё, когда я кинжал золотой держал в руках. А ещё ты можешь встретить кого-то, кто тебе более придётся по душе. Поэтому через три года я возьму тебя в жёны только при условии, что ты сама будешь этого хотеть. Я уважаю твоё слово чести, но принять его без этой поправки не могу. Давай считать, что оно останется в силе лишь если по прошествии трёх лет ты всё ещё не передумаешь выбрать именно меня себе в мужья. И выбор этот должен основываться на повелении твоего сердца, и никак иначе.
– Чтож, так тому и быть, Рун, – глядя на него чувствами тёплыми исполнено, произнесла Лала.
– А вообще, как-то хитро, – с юмором проронил он. – Вроде бы и согласилась выйти, а не выйдешь никогда. Вот засада.
– То «не хочу», то «засада». Тебя прямо не поймёшь, суженый мой, – весело посетовала Лала.
– Получается, мне более не надо просить твоей руки? Ты как бы и согласилась? – озадачился Рун.
– Ну почему же, – разулыбалась она. – Вдруг уговоришь меня и раньше. А то уже привыкла. Никому не откажешь, вроде бы и день зря прошёл.
Теперь уж первым засмеялся Рун, Лала следом. Они замолчали, наслаждаясь своим счастьем, утренней негой, друг другом. Смотрели глаза в глаза.
– Рун, а ведь мы теперь жених и невеста по-настоящему. Не понарошку, – тихо заметила Лала, сияя.
– И правда, – молвил он. – Надо же.
– У меня бабочки в животике от этого.
– Поймай для меня одну.
Лала так и прыснула со смеху. И Рун снова не удержался.
– Эх, такой день сегодня, значимый для нас, а даже не отпраздновать чудесами, – выразил сожаление он. – Я бы разрешил.
– Да, это жаль. Можно в комнатке попробовать что-то вечерком, небольшое, – предложила Лала.
– Никак нельзя. Мы на первом этаже. Тут окна. Кто-нибудь любопытный сунет нос, растрезвонит. Быстро толпа сберётся, поверь. Или принесут нам еду, или опять господин Шэух в гости захочет.
– Чтож, значит будем без чудес. Просто обниматься.
– Мяу, – раздалось вдруг громко с достоинством поблизости за окном.
– Прям как вчера кот орёт, – Рун зевнул.
– Это тот же самый котик, мой львёнок, – сообщила Лала безмятежно.
– Мяу-мяу, – снова изрёк снаружи кот.
– Ой! – вырвалось с озабоченностью у Руна.
– Ой-ёй-ёй, – озорно рассмеялась Лала.
– Мяу-мяу-мяу, – трижды провозгласил кот своё приветствие.
И тут с улицы полилась музыка звериного хора. Не такая, как вчера, не симфония. Это был романтический вальс. И звуки существенно отличались от прошлого раза. Рун и Лала, не сговариваясь, вскочили с кровати, поспешили к окну, Рун быстро открыл его. Хор снова возглавлял тот же самый большой чёрный кот. За ним сидели ровными рядками коты и кошки всех мастей. А за ними с дюжину собак. Все животные с довольными радостными мордочками. Самозабвенно воспроизводили мелодию. Коты исполняли партии за звонкие инструменты, собаки выводили низкие тона, самый крупный пёс явно изображал трубу, покачивая головой, мерно отбивал такты: «вав, вав, вав».
– Да мои вы славные! – расцвела умилением Лала. – Спасибо!
А народ, словно ждал, стал выскакивать из окружающих домов, взрослые и дети. Выбежали и все, кто был в харчевне, включая семейство Уго, с ним во главе.
– Красиво, – произнёс Рун слегка ошалело. – Ты же вроде просила зверей ничего не делать?
– Я просила не выказывать почтение, – смеясь, напомнила Лала. – Не ожидала, что пение будет снова.
– Не хочешь их остановить? – аккуратно осведомился Рун.
– Зачем? Это ничего не изменит, любимый, – Лала указала ручкой на люд. – Всё равно уже все видели. Пусть поют. Так мило, и красиво очень. И романтично. Словно знали, что у нас день особенный сегодня.
– Ладно, – оставалось только смириться Руну.
Впрочем, в какой-то мере он был даже рад, что музыка на этот раз продлится дольше. Крестьянам музыкальные изыски явленье незнакомое. Не встретить нигде их, не услышать даже в праздник. Одноголосье – лютня, или гусли, или дуда, вот что-то в этом роде, притом народное, один сплошной фольклор. Вот это только слышат временами. Оно красиво тоже и родное, но всё-таки и близко не стоит с оркестром, с музыкой мастеровитой известных композиторов, что пишут для знати, для монархов и вельмож. В провинции вообще почти никто похвастать не способен тем, что слышал нечто подобное, столь дивное созвучье. А тут
