Стрельнула в него глазами и не удержалась от любопытства: — И о чем же вы грезите, Михаил Алексеевич?
— О тайном ночном свидании, например, — жарко шепнул он, — скажем, в бане. Помните, тогда…
Саша даже задохнулась, непереносимо-остро вспыхнули в ней воспоминания, с какой страстью он на нее накинулся после того, как она признала в нем лекаря. Эта была ночь, полная безумия: изгнанный черт, преисполненная непонятной силы Саша и потерявший всякое самообладание Михаил Алексеевич. Миша. Мишенька.
— У нас ведь пропало одно свидание, — пролепетала Саша, — мы же сговорились, да этот колдун явился!
— Проберетесь мимо своей охранницы? — спросил он глухо. Лицо Михаила Алексеевича потемнело, заострилось, стало резче.
Саша кивнула, уже не отворачиваясь, а наоборот, жадно его разглядывая.
Сколько разных граней она замечала в нем, все время открывала что-то новое. Сейчас Михаила Алексеевича терзали желания, весьма далекие от целомудрия, и это откликалось в ней пробуждением маленькой хищницы.
Саше нравилось вызывать в нем сильные чувства, нравилось, что он изменяет своей обыкновенной выдержке, нравился тот голодный и опасный блеск в глазах, который порой Михаил Алексеевич не умел спрятать.
Это было новое, неизведанное, но бесконечно заманчивое ощущение.
Саше не терпелось броситься с головой в те омуты замужней жизни, о которых не принято говорить в обществе.
Но прежде чем стать добропорядочной замужней женщиной, ей хотелось испытать опасность запретных свиданий тоже.
Папа и дед сделали все возможное, чтобы растащить молодых по разным сторонам, но у нее осталась последняя ночь перед отъездом, и упускать ее Саше не хотелось.
Михаилу Алексеевичу — тоже.
И эта их созвучность заставляла ее сердце пускаться в пляс.
Саша долго лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Марфы Марьяновны сквозь приоткрытую дверь. Наконец, вздохи и охи сменились размеренным храпом, кормилица перестала крутиться и возиться.
Стянув с крючка на стене длинную доху, Саша босиком, на цыпочках, прокралась мимо, выскользнула за дверь, прислушалась.
Усадьба спала, и только из деревни доносился дружный вой собак, приветствующих молодую луну.
Обувшись лишь в сенях, Саша тихонько открыла тяжелые двери, умоляя их не скрипеть, а потом припустила к бане.
Михаил Алексеевич уже ждал ее в темном предбаннике, взял за руку, повел внутрь.
Сегодня топили, и в бане было еще тепло и влажно, темно и тесно.
Пахло распаренной березой и щелоком.
Саша зажмурилась, отдавая себя Мишиным рукам и губам, его борода покалывала кожу, поцелуи порхали по лицу, шее, спускались вниз, а весь он — большой, сильный, с широкими плечами и по-мужицки крупными руками дрожал, как новорожденный жеребенок.
Не было ни стыда, ни страха.
Только звенящее ликование.
Только жгучее нетерпение.
Скорее бы забрать его себе без остатка.
И любить уже без оглядки.
Солнце нещадно слепило глаза, и Гранину приходилось прикладывать руку козырьком над глазами, чтобы разглядеть добротный дом на крутом склоне небольшого городка.
Внизу притаилась извилистая река, город споро строился, и отовсюду стучали молотки.
Вывеска гласила: «Дом купцов Граниных».
Далековато канцлер выслал его сыновей, но старый атаман держал свое слово.
Гранин даже представить себе не мог, сколько людей понадобилось, чтобы привести его сюда, за много верст от столицы.
Из дома вышла пышнотелая, хорошо одетая женщина, ведущая за руку мальчика лет этак двенадцати. Тот плелся нога за ногу, шагал неохотно, крутил головой во все стороны по сторонам, и видно было, как не хочется ему идти за руку, как маленькому.
— Тебе что-то нужно, братец? — весело спросили от палисадника, и Гранин отвел глаза от мальчика и посмотрел на детину с коробом на широких плечах.
— Ванька? — спросил он непослушными губами.
Детина вытаращил на него глаза, часто заморгал, не веря тому, что видит:
— Отец?..
— Ишь ты, какая небывальщина! Да ты моложе меня выглядишь, — Степка щурил то один то, другой глаз.
Лавка немного качалась под ним.
Они выпили уже так много браги, что жены пытались принести взамен взвара, но были уличены и обруганы.
У Гранина оказалось семеро внуков — плодовиты были Степка с Ванькой, жизнерадостны и энергичны.
Невесть откель свалившегося на их головы отца Ванька сначала норовил то святой водой окропить, то крестным знамением осенить.
А Степка, не разобравшись, почти врезал ему по уху, как нечистой силе, еле угомонили.
Гранин исповедовался долго — про заточение в лечебнице, про канцлера и колдуна его. Тяжелее всего оказалось признаться в скорой женитьбе — очень боязно. Не обиделись бы мальчишки за то, что он предает память их матери.
Но практичные и сметливые купцы приняли сие известие спокойно. Ну а что? Коли судьба послала тебе вторую молодость, то и нечего ее понапрасну растрачивать.
Человек приходит в этот мир ради семьи и детей, а иначе что толку от жизни его.
— Значит, Лядовы? — переспросил Ванька почтительно. — Ого! Высоко замахнулся!
— Это что, — ответил Гранин, от облегчения охмелев еще пуще, — я ведь матушке-государыне был представлен. Вот где страху натерпелся!
— Да ну, — присвистнул Степка восхищенно. — Самой императрице? Правду говорят, что красавица она необыкновенная?
— Красавица, красавица, только тщеславна очень. Матушка наша столько дряни на себя мазала для того, чтобы еще краше быть, что чуть ноги не протянула. Конвульсии — еще ладно. А год-другой, и кровь бы горлом начала хлестать. Видано ли дело, то киноварью губы покроет, то мышьяк пьет для фигуры, то уксус. Это сколько здоровья надо, чтобы красу уберечь…
Гранин замахал руками, все еще глубоко раздосадованный небрежностью государыни, а потом рассказал остальное. Во время аудиенции он так разошелся от возмущения, что отчитал императрицу, будто нашкодившую крестьянку, а Александр Васильевич Лядов то бледнел, то делал страшные глаза, то утомленно опрокидывал в себя стопку за стопкой. Кажется, он уже прикидывал, как объяснит дочери казнь ее жениха, но Ее Величество не изволили гневаться.
Напротив, она выслушала отповедь даже с удовольствием, протянула пухлую руку для поцелуя и произнесла с хитрой кокетливостью:
— Ох и грозен ты лекарь, ох и горяч! Будешь теперь поставлять мне сам мазюкалки для лица? Да смотри, чтобы я не поблекла!
— Не поблекнете, матушка, — опомнился Гранин, запоздало испугался и бухнулся на колени под ее заливистый хохот.
Представился, в общем.
Степку эта история рассмешила так сильно, что он все-таки сверзся с лавки.
Гранин провел у детей неделю, но так и не уговорил их приехать на его венчание —
