умел слушать и делать выводы: своим людям он позволял высказываться, даже если не был согласен с их мнением, и позволял действовать согласно их убеждениям, если те не противоречили их общей цели. Он нравился Рэвону – даже больше, чем Тоётоми.
Будет жаль, если такой человек погибнет, не достигнув Хансона.
Рэвон поморщился, дёрнул головой, гоня прочь неуместные рассуждения. На войне нет места симпатии. Он отвернулся от страны, которую должен был защищать, от своего брата и всех друзей. Если теперь он даст слабину только из уважения к советнику генерала, то разрушит путь, который должен привести его к победе.
Прибывшие на берег вместе с Куродой самураи обходили его стороной, боясь пробудить ханрю. Рэвон недовольно поморщился. Ах, да. В Чосоне её называли юджон-ёнг, нерождённый дракон. Корейское прозвище куда больше соответствовало действительности; японцы звали её ханрю – «свившийся дракон», что, на взгляд Рэвона, не было правдой.
Свившийся дракон – всё ещё дракон. Имуги, в которого почти обратилась Сон Йонг, драконом не был.
Рэвон не был чудовищем – ему не нравилось смотреть на изуродованное тело своей хубэ. Но пусть ни генерал, ни его советник, ни кто-либо другой из японского войска об этом не узнает: он должен быть хладнокровным и равнодушным к бедам несчастной женщины, попавшей в ловушку собственного тела.
«Сон Йонг… – думал Рэвон, стараясь не смотреть на змеиный хвост, что тянулся с берега прямо в солёную пенистую воду, – зря я привёл тебя в свой Чосон».
* * *
Улицы были перекрыты домашней утварью, и, пробираясь через нагромождения из столов, стульев и скрученных циновок, Нагиль отмечал, насколько непрочны установленные горожанами баррикады. Если в город прорвётся хотя бы один батальон японцев, они протаранят их копьями и мечами. Баррикады были нужны, чтобы выиграть время в случае прорыва. Воины дракона предупредили жителей Конджу, что при плохом исходе битвы они должны будут бежать к восточным стенам города, где остались неукреплённые ворота. Тактика была скверной: Тоётоми мог послать часть армии на восток и ворваться в город, но с той стороны их поджидал отряд Чунсока, тридцать воинов, способных вырезать по сотне врагов каждый.
Пока Нагиль шёл вдоль пустых улиц, мощёная дорога дрожала под его ногами, стонали дома вместе со стенами осаждённого Конджу. Найти камни, достаточные для осадных орудий, было непросто, но даже с малым их количеством у японцев был шанс пробить наиболее слабые места в крепости.
Дробились и летели со стен камни, в неумолкаемом гуле Чунсок кричал лучникам, свистели стрелы, посланные в первые ряды японской армии. Нагиль шагал вперёд, стараясь не вслушиваться в звуки сражения. Пока не звенели мечи, у него было время.
Лан ждала капитана у ног статуи Будды. Нагиль перешёл через мост и встал в подготовленный ею круг из камней и риса, когда шаманка уже пела. Нагиль сел в центр круга, между хризопразом – инь – и изумрудом – ян. Здесь сражение у стен Конджу звучало сквозь шум воды приглушённо, но Нагиль всё равно не мог не вслушиваться в крики людей, сливающиеся в один бесконечный гул, и грохот камней.
– Забудь о битве, если жаждешь победы, – сказала Лан, как только закончила первую песню. Нагиль закрыл глаза и дышал – набирал в грудь холодный влажный воздух, выдыхал рвано, стараясь унять сердцебиение.
Шаманка провела над его головой зажжёнными пшеничными колосками, запела снова. Слова в песне повторялись, и пусть Нагиль и не знал древнего языка, на котором Лан взывала к Великим Зверям, понять её было несложно. Она пела о силе стихий, о Великом Цикле, о Драконе Дерева, что спал в его теле.
«Проснись, – думал Нагиль. – Ты нужен мне».
«Отринь всё земное, – слабо отзывался Дракон, – и я приду».
«Не могу. Я человек, я не могу отказаться от своей природы».
«Можешь. Не желаешь – это другое».
То, о чём просил Дракон, означало подчинение Зверю. Можно было забыть себя-человека и стать Драконом, отдать ему контроль над телом и разумом, превратить сердце в пламя. Это значило бы никогда не вернуться в тело человека, не испытывать мук перерождений, не знать истинно людских чувств и больше не страдать.
Не думать, не жить человеком. Не знать, что такое страх и отчаяние, не ведать боли.
«Не желаю, – согласился Нагиль уверенно. – Отдаться тебе – забыть себя самого».
«И спасти своих людей, – отвечал Дракон. – И спасти женщину, по которой страдает твоё сердце».
Дракон не отрицал, что её можно вернуть. Одно лишь это приносило Нагилю больше облегчения, чем надежда на поддержку северной дивизии Хигюна, на которую все уповали теперь.
«Зря ты давал ей слово», – рычал Дракон в глубине дань-тяня Нагиля.
Нет. Не зря. Это слово связывало души Сон Йонг и его собственную единой нитью, это слово могло забрать их жизни в одно мгновение, но оно же держало их вместе и делало сильнее. Сон Йонг обернулась имуги, и, если бы не слово Дракона, могла бы совсем потерять себя. Но этого не случилось. Слово Дракона было её шансом на спасение, и отказываться от него Нагиль был не намерен.
«Глупый человек, – смеялся Дракон. – Глупый и слабый».
Шаманка закончила последнюю песню, и дождь разом оборвался – будто город накрыла лапа Великого Зверя.
«Да, – согласился Нагиль, открывая глаза. – Да, я слабый. Мне не справиться без твоей помощи. И я собираюсь сделать кое-что глупое, если ты не присоединишься ко мне».
Он встал, чувствуя, что тело больше не сковывает прежняя усталость, и Лан протянула ему заготовленный меч. В рукояти – опал, камень воды, на ножнах – россыпь хризопразов, камней воздуха. Нагиль сжал меч рукой, несколько раз вдохнул и выдохнул. Пора.
– Слова будут лишними, – предупредила его Лан, едва он собрался что-то сказать ей. – Иди и сделай что должен.
Тревожно стучал барабан – японцы закончили с катапультами и приступили к штурму расшатанных стен. Нагиль поклонился шаманке, та усмехнулась: вышло непривычно и неуклюже.
Он уже шёл к западным воротам, стискивая в руке меч, когда его нагнал Ли Хон.
– Вам следует оставаться на территории монастыря, ваше высочество, – сказал Нагиль. Наследный принц, облачённый в доспехи с головы до ног, только фыркнул и шага не сбавил.
– Мне следует защищать свой народ, покуда у меня две руки и две ноги – и сердце, полное гнева.
– Вы будущий король страны, – ответил Нагиль. – А королю нужна ещё и голова на плечах, чтобы править своим народом.
– Ну, если я буду отсиживаться вместе с детьми и женщинами, у меня может не остаться людей.
– У вас
