не настолько силён, как я считала, а может, магия в артефактах была намного сильнее его собственной магии. При взгляде на ультора стало ясно, что он уже даже не понимает, где находится и что происходит. Парень покачивался, едва удерживаясь от того, чтобы не рухнуть навзничь, и как будто пребывал в каком-то трансе.
И Вильма, как назло, пропала...
Все эти мысли пронеслись за один короткий миг. Миг, которого оказалось достаточно, чтобы кончик лезвия коснулся тонкого детского запястья.
И я зарычала:
— Не трогай её! Она же ребёнок!
— Если леди настолько впечатлительна, может не смотреть, — бросил на меня быстрый взгляд убийца. И тут же, пристраивая над рукой Эдвины чашу, с кривой ухмылкой добавил: — И вообще, я не понимаю, к чему все эти страдания? Это же не твоя дочь, а просто племянница. Племянница, которую ты, по слухам, едва терпела, а может, даже ненавидела. Что теперь изменилось? Я бы ещё понял, если бы на твоём месте была её мамаша. Хотя мамаша, уверен, нашла бы способ защитить своё чадо. Ты же... — ещё одна усмешка, — всего лишь жалкое её подобие.
Терес... Если бы она была здесь, точно что-нибудь придумала бы. Она бы действовала, а не сидела на полу, глядя, как из её дочери выкачивают кровь вместе с жизнью. Такая могущественная драконица, уверена, нашла бы способ защитить своего ребёнка. А я...
Меня зазнобило, когда увидела, как алые капли тонкими струйками ползут по бледному запястью Эдвины, стекая в чашу, и перед глазами вдруг потемнело. Но на этот раз не от слабости — меня снова забросило в прошлое Раннвей.
Я, ещё ребёнок, сижу на полу в гостиной и заливаюсь слезами. Мне больно и страшно. Страшно от того, что разбила любимую вазу мамы и, если отец узнает, места на мне живого не оставит... Больно от того, что изрезала себе все пальцы.
На светлой батистовой юбке кровь и осколки. Я пытаюсь их смахнуть, но делаю только хуже. Пятна расползаются по ткани, и я срываюсь в отчаянье. Продолжаю истерично тереть о юбку руки, ещё больше себя царапая. И вдруг слышу сквозь шум в ушах быстрые шаги, шелест юбок над головой, а в следующее мгновение окунаюсь в мягкое тепло объятий.
— Папа... отец... — захлёбываюсь слезами, утыкаясь в плечо сестры. — Он убьёт меня! Убьёт...
Терес ласково прижимается к моему виску губами.
— Перестань... Хватит. Не хватало ещё переживать из-за дурацкой вазы.
— Но папа...
— Ничего не узнает. — Терес заговорщически мне улыбается. Стирает с моей щеки слезинку и мягко продолжает: — Не думай о вазе. Лучше займёмся твоими руками. Мы же не хотим, чтобы на них остались шрамы.
Она бережно берёт меня за ладони, осторожно их раскрывая. Тихий шёпот сестры, непонятные, но такие нужные мне сейчас слова, успокаивают, помогают выровнять дыхание, и порезы сами собой начинают затягиваться. От её дара. Благодаря её исцеляющей магии.
— Никто тебя не обидит, милая. Не бойся. Пока я рядом...
Видение начинает блёкнуть, но я продолжаю цепляться за светлый образ драконицы. Пусть воспоминание исчезнет, но она останется! Я, словно та самая маленькая девочка Раннвей, сейчас в ней так нуждаюсь. В её присутствии, в её помощи. В её уверенности и силе.
Терес, пожалуйста... Ты нужна мне!
Туман перед глазами начинает таять. Точнее — собираться в одной точке в углу спальни. Точке, которая, разрастаясь, обретает очертания женской фигуры. Всё более и более чёткие.
И я узнаю в ней, наверное, самую красивую в мире драконицу.
— Терес...
Мой шёпот теряется во взволнованном возгласе гувернантки:
— Это не он! Там... Делагарди! Брест пытается его остановить, но...
Криста вдруг осекается, а склонившийся над Эдвиной преступник содрогается всем телом, когда сквозь него проходит душа Фармор. Пальцы убийцы разжимаются, безвольно выпуская оружие, которое со звоном ударяется о чашу, а дух, не останавливаясь, приближается к «Ливен». Входит в неё, словно нож в подтаявшее на блюдце масло, и теперь уже её тело начинает сотрясаться от спазмов.
— Что... что происходит?!
Она обхватывает себя руками, падает на колени, и дом наполняется её истошным воплем.
На моих глазах каштановые пряди липовой гувернантки становятся белее мела, как и вся она в целом. Никогда не думала, что можно поседеть от ужаса, но Ливен вдруг поседела.
Её продолжает трясти, с каждой секундой всё сильнее, и её подельник с явным испугом шепчет:
— Криста?
Больше он ничего произнести не успевает. В комнату врывается Делагарди, и нож, которым эта сволочь изуродовала запястье ребёнка, оказывает у него в груди вместе с когтями дракона.
Так быстро, так неожиданно, и всё... закончилось.
Я облегчённо выдыхаю, пока Эндер перевязывает руку племянницы ошмётком своей рубашки. Прикрываю глаза, пытаясь сморгнуть слёзы радости — от того, что успел, не опоздал — и вдруг ощущаю, словно наяву, прикосновение невесомых пальцев. Как тогда, в далёком прошлом, Терес вытирает мне слёзы.
Слышу её мягкий шёпот:
— Раннвей...
И так и сижу, чувствуя, впитывая в себя успокаивающее присутствие призрака, которого я, кажется, каким-то чудом сама вызвала.
* * *
Всё, что происходило дальше, можно было сравнить с завертевшейся каруселью в детском парке. А может, калейдоскопом незаметно сменяющихся передо мной лиц и событий... Благо подкрепление прибыло быстро. Первым делом дом проверили на так называемые ловушки для силы, и только когда их убрали, я почувствовала себя лучше. Смогла подняться, правда, не без помощи Делагарди. Что же касается Саши... А вот ему лучше не стало.
Уже потом узнала, что пуля, попавшая в плечо ультора, была отравлена ядом, и если бы целитель прибыл на несколько минут позже, спасать дракона было бы уже поздно.
Его увезли в столичный госпиталь, а вот Эдвину Эндер отдавать отказался. Потребовал, чтобы первую помощь ей оказали здесь же, в доме Фарморов, а в городской особняк Делагарди прислали наряд из самых опытных сиделок и нянек.
— Но ваша светлость... — попытался заикнуться лекарь. Правда, под хищным взглядом дракона был вынужден примолкнуть и отставить все возражения.
Я с сочувствием посмотрела на девочку. Бедная... У неё и до этого свободы, можно сказать, не было, а после случившегося не будет и подавно. И я, скорее всего, тоже попаду под раздачу.
К счастью, выяснять отношения при посторонних «муж» не стал. Только спросил, как себя чувствую, а после чуть слышно добавил:
— Спасибо.
И пока я переваривала это коротенькое, но пронизанное искренностью слово
