— А это еще что? — жалобно спросил он, кидая на меня взгляды из-за плеча Веля. — Дух?
— Нет, — устало вздохнула я. — Там за печью, где ты спал, видать голбец (1). Домовой лютует.
— Чего это он? — Вель как-то сразу расслабился, опустил меч.
— Поводов у него немало.
— Так может его задобрить чем? — робко поинтересовался бугровщик.
— Не задобришь. Не твой это дом, и домовой на тебя плевать хотел.
— А как нам спать-то? — возмутился Дмитрий.
— К вою в трубе привык, и к этому привыкай, — фыркнула я, переворачиваясь на другой бок.
— Ты же ведьма, — снова встрял Вель. — Может, заговор какой есть? Выгони его.
— Экий ты добрый, — рассердилась я, плюнув окончательно на попытки уснуть, и села на полатях. — У него хозяева заслонку печную рано закрыли, угорели, а он не уследил. Потом баба чужая приходила, дите оставшееся забрала, а его, домового, не позвала с собой. Селиться здесь никто не хочет, дом ветшает. Да еще и мы сюда влезли, у хозяина не спросясь. Ты бы на его месте как себя вел?
— Откуда ты все это знаешь? — бугровщик снова выкатил глаза, на этот раз от удивления.
— Я же ведьма, — передразнила я Веля.
— Может, с ним поговорить?
— Вот ты ступай и поговори.
— Я не ведьма, я археолог.
— Так это и хорошо. Он нашего брата на дух не переносит. А тебя, глядишь, стерпит. Тем более, ты сюда первый вломился.
— Да ну, — засомневался Дмитрий.
— Боишься? — фыркнула я.
— Вот еще! — бугровщик выступил из-за спины Веля и гордо выпятил грудь, но тут же шмыгнул обратно, когда в пол снова грохнуло так, что поленья из подпечка покатились.
— Я схожу, — заявил Вель, убирая меч в ножны и доставая из сумки ломоть хлеба.
— Вперед, — фыркнула я, вновь укладываясь на полати. — Болезнь наведет на тебя, лечить не возьмусь.
— Посмотрим, — отмахнулся наемник и зашуршал за печью в поисках входа в подполье.
После того, как Вель спустился вниз, закрыв за собой дощатую крышку, Дмитрий боком придвинулся ближе ко мне и спросил проникновенно:
— Ты за него совсем не переживаешь? Вдруг домовой его сожрет?
— Подавится, — мрачно хмыкнула я. — Да и не едят они людей. Ты откуда такой темный выполз?
— Я не темный. Не верю просто во всякую бесовщину.
— Что, до сих пор? — я изогнула бровь, иронично взирая на него сверху.
— Ну… Теперь даже не знаю, — смутился Дмитрий. — Я прежде нечисти не встречал.
— Домовой не нечисть. А ты везучий, видать, слишком. Могилы копаешь, и даже на упыря ни разу не натыкался?
— Я и ведьму впервые встречаю.
— Точно везучий, — вздохнула я.
— Ты смотри, — бугровщик кивнул в пол. — Тихо стало. Видать, договорился твой мужик с домовым.
— Он не мой мужик.
— Да? А я подумал… Вы бранитесь, как старые супруги. Точь в точь, как мои матушка с батюшкой.
— Я похожа на старуху?
— Нет-нет, — он быстро замотал головой, отступая под моим взглядом к столу в центре горницы, потом задумался на миг, улыбнулся и приосанился. — Значит, у тебя мужика нет?
— Прокляну, — сквозь зубы проговорила я.
— Понял. Не дурак.
Стукнула, откидываясь, крышка подпола, и в горницу вернулся Вель, уже без хлеба, зато со старой, изрядно выщипанной метлой.
— Неужели договорился? — прищурилась я.
— Да как делать нечего, — хохотнул наемник. — Я ему хлеб, он мне метлу.
— А зачем метла-то? — жадно поинтересовался Дмитрий.
— Я ему пообещал, что с первыми лучами солнца этой самой метлой ведьму проклятую отсюда и вымету.
На мгновение воцарилась тишина, а затем они с бугровщиком неожиданно дружно заржали, и смеялись долго, хватаясь за животы и утирая выступившие на глазах слезы. А я лежала на полатях, молчала и снова, уже в который раз, перебирала в уме все известные мне проклятья и сглазы.
***
Едва заря занялась, окрашивая нежно-розовым бревенчатые стены избы, ведьма зашевелилась, тихо соскользнула с полатей и вышла в сени. Вель не открывал глаз, но прекрасно слышал все ее перемещения, даже не смотря на раскатистый храп Дмитрия, который, уверившись в благожелательности домового, снова забился за печь и спал там всю оставшуюся ночь. Вель выждал немного времени для надежности, а затем бесшумно покинул свою лавку, не скрипнув ни одной половицей, и отправился следом.
Туман молоком заливал округу, просыпались и запевали первые петухи, безоблачное небо обещало, что грядущий день вновь будет жарким. Вель постоял немного на крыльце дома, с удовольствием потягиваясь, разминая тело после сна на жесткой лавке, а затем спустился на траву и двинулся по ведьминому следу.
Вот она шла по мокрой траве, огибая дом. Вот свернула немного, явно подходила к коням, гладила. Здесь зачерпнула узкими ладонями росу. А здесь присаживалась, рвала зачем-то клевер.
Ведьмин след вывел Веля к низкому речному берегу, поросшему ивами. Он услышал тихий плеск воды, а затем наткнулся взглядом на платье, лежащее комом на влажном песке.
Она стояла спиной к берегу, в середине небольшой речушки, почти по пояс в воде. Мокрые и от этого потемневшие волосы облепили ее плечи. Под бледной кожей спины, сходясь и расходясь словно крылья, двигались лопатки: ведьма умывалась, плескала речной водой на лицо и грудь. Вель невольно отметил про себя, что тело у нее почти как у ребенка, с тонкими птичьими костями и нежной кожей, покрывшейся мурашками от холодной влаги утра.
Он вышел из зарослей ивы на небольшой песчаный пляж, присел у кромки воды и нарочито громко заметил:
— Надо же, хвоста нет. А народ то болтает…
Ведьма замерла, и Вель почувствовал, что и все вокруг замерло вместе с ней: умолкли птицы, стих комариный писк, исчезло переливчатое журчание реки…
А потом зубы свело болью, будто кто-то ввинтил в каждую челюсть по раскаленному пруту. Он зажмурился до слез, задержал дыхание, сжимая кулаки, а боль все нарастала, зудела и жгла, а потом отступила так же внезапно, как и началась.
Вель, наконец, выдохнул и вдохнул вновь полной грудью, открывая глаза. Взгляд его уперся в лицо ведьмы, которое было совсем близко. В нос ударил запах диких трав и влажной кожи. С ее мокрых волос вода ручьями текла вниз, заливая ему рубаху, а глаза ее, обрамленные длинными, острыми ресницами, напоминали два капкана. Зеленый омут плескался вокруг расширенных зрачков, черных, вбирающих в себя утренний свет.
Ведьма моргнула — капканы захлопнулись.
— Доходчиво? — спросила она, и от ее голоса Вель сам покрылся мурашками.
— Весьма, — ответил он, почти не разжимая челюсти: память о боли была слишком свежа.
— Отвернись, — велела она, но он не стал. Просто снова зажмурился, прикрыл лицо ладонью и тут же почувствовал, что она отошла. Зашуршал песок под босыми ступнями, зашелестело платье.
Вель с опаской приоткрыл один глаз, и увидел, что ведьма уже оделась и теперь выжимает мокрые волосы на песок.
— Не думал, что тебя смутить так легко, — осторожно начал он. — Не побоялась же ты в одной горнице с двумя мужиками ночевать…
— То, что я ночую с двумя мужиками, вовсе не означает, что от меня должно пахнуть, как от мужика, — фыркнула она, скручивая волосы в узел на затылке.
— А чего ж ты тогда взбеленилась? Из-за хвоста, да? Я не скажу никому.
— Мне повторить? — мрачно спросила ведьма.
— Нет-нет. Я тебя обидеть не хотел вовсе. Откуда мне знать, может, у вас, у ведьм, отсутствие хвоста считается уродством… Стой, стой! — Вель поспешно вскочил с песка, когда губы ее беззвучно зашевелились, явно начитывая очередной сглаз. — Не сердись, пожалуйста! Может, я не рассмотрел его просто? Если ты позволишь снова взглянуть…
Зубы опять заныли. Не так, как в прошлый раз, но все равно досадно. Боль была несильная, но тянущая и навязчивая, как жужжание осенней мухи.
— До вечера поболит, — сказала ведьма. — А там видно будет. Посмотрим на твое поведение, — и скрылась в ивовых зарослях, взметнув песок босыми ногами.
***
По дому по-прежнему разносился молодецкий храп. Заговор на сон Дмитрия работал исправно, и я спокойно собрала свои пожитки, вышла на улицу.
