— Гелла, — позвала я тихо.
— Да, госпожа?
— Скажи, как зовут моего супруга?
— Ох, батюшки, вы и это забыли?! — она всплеснула руками.
— Не кричи, голова болит.
— Простите, госпожа, — зашептала, прикрывая ладонью рот. — Габриэль Даверон супруг ваш, хозяин Нарг-та-Рин, лаэрд Серебряного клана.
— А Нарг-та-Рин — это что?
— Эта крепость. Она стоит над Разломом.
— Разломом?
— Ущелье это. Прямо под нами! — она округлила глаза. — Говорят, оно идет прямо в Обитель Мрака! Оттуда приходят разные твари, такие ужасные, что любой, кто увидит их, тут же скончается!
— И мы тут живем? — я поежилась. Неподдельный страх этой женщины передался и мне.
— Так супруг ваш и его клан защищают нас от чудовищ.
— Значит, и стражники тоже дарги, — подытожила я.
— Тут вообще одни дарги. Из людей только мы с вами, да ваши служанки. И то скоро уедем.
— Не уедем.
— Как это? — на ее лице отразилось недоумение. — А куда же мы денемся?
— Мы останемся здесь, Гелла.
Идея была внезапной, я даже удивилась, почему она раньше мне в голову не пришла?
Габриэль не на пустом месте возненавидел свою жену! Если верить словам няньки — а врать ей нет смысла — Аврора с ним почти год жила, пока забеременела. Мало ли, какие у них отношения были, но за это время они хорошо узнали друг друга. У Габриэля есть повод для ненависти, я в этом уверена. И сама Аврора его подала!
Можно понять мужика, который уже трех жен схоронил. Любил ли он хоть одну из них? Если да, то мне будет тяжелее, чем я представляла. Сердце его очерствело, душа замкнулась, чтобы не чувствовать боли. Местный народ считает лаэрда проклятым и боится приближаться к замку. Только одно семейство нашлось, что позарилось на его деньги.
Что ж, семью Авроры я тоже понимаю. Не одобряю, но понимаю.
Габриэлю нужен наследник. Им — деньги и титул. Почти равноценный обмен.
И кто знает, может, проклятый лаэрд не хотел сближаться с женой, чтобы потом не страдать? Может, потому и гонит меня, настаивает, чтобы уехала. И ребенка не хочет показывать по той же причине…
Вспомнились истории, слышанные от родивших подруг. Про женщин, что бросали своих детей и сбегали из роддома. Такие «мамочки» отказывались смотреть на ребенка, чтобы душа потом не болела, сердце не мучилось.
Может, в глубине души Габриэль думает, что так лучше? Лучше для меня?
Но я бы хотела сама это решить.
Глава 4
На ужин подали мясные кексы в сливочном соусе и несколько персиков. Я тоскливо взглянула на них и отвернулась.
Есть очень хотелось, но пища меня смущала. В подсознании отложилось, как подругам в роддом мужья таскали кефирчики и галеты.
Гелла сжалилась над моим голодным лицом. Притащила кувшин простокваши и целую связку бубликов. Я даже спрашивать не стала, где она их взяла. Просто вгрызлась всеми зубами.
— Вот зачем мучаете себя, госпожа? — неодобрительно вздыхала нянька, наблюдая за мной. — Ведь не даст же этот изверг ребеночка! Вон, у вас даже молока нет. Целитель постарался.
— Целитель? Зачем?!
Я посмотрела на грудь и с трудом сдержала ругательство.
Как сразу-то не заметила? А вот так. Мне и в голову не пришло удивиться, что со мной что-то не так. Некогда было, да и не задумывалась я над этим!
— Так вы же сами просили! — удивилась Гелла. — Чтобы грудь не испортить.
— Что за бред? — пробормотала себе под нос, но нянька услышала.
— Так порядок такой у господ. Эрлы из благородных семей сами не кормят. Няньки для этого есть. Кормилицы.
Такого я конечно не ожидала. Но когда первый шок сошел, вспомнила, что читала об этом, в тех же романах, и успокоилась.
— Гелла, а как вернуть молоко? — у меня появилась новая мысль.
— Да зачем это вам?
— Надо. Ты знаешь, как?
— Так оберег снять — и всего делов-то.
Оберег? У меня был только один оберег, надетый целителем.
Я поймала себя на том, что машинально кручу камешек на запястье. Он опять разогрелся, начал пульсировать. И очень мешал. Так и хотелось его оторвать.
Крутила-крутила, а потом шнурок взял и порвался. Неожиданно так, что я на секунду застыла в растерянности.
Камешек упал мне в ладонь и потух. Я машинально сжала пальцы, оглянулась воровато на Геллу, но та ничего не заметила. А я зачем-то сунула его под подушку. Молча. Натянула пышные рукава, чтобы пропажи не было видно, и постаралась придать лицу безмятежный вид.
Ночью проснулась от боли. Болели груди. Ныли соски, кожа натянулась, стала горячей и очень чувствительной, так что малейшее прикосновение вызывало дискомфорт.
Влажная ткань холодила кожу. Я оттянула ворот сорочки и уставилась на набухшую грудь.
Первый страх сменился пониманием. Молоко. Значит, и правда, все дело в камешке.
Заснуть снова не получалось. Я долго ворочалась, прислушиваясь к тишине за стеной. Массировала груди, неумело пытаясь сцедить молоко в забытую Геллой чашку. Но то ли неправильно что-то делала, то ли дело было в другом, только легче не становилось.
Потом и вовсе стало казаться, что я слышу какой-то плач.
Плач младенца.
Он раздавался в моей голове. Я закрыла глаза и зарылась лицом в подушку. Но это не помогло. Он становился все громче, назойливее, и в ответ на него моя грудь заныла еще сильнее.
Не выдержав, я вскочила с постели.
Ну как вскочила — сползла, кряхтя и постанывая.
Теперь младенец кричал где-то за стенкой. Очень близко. Громко, надрывно, как кричат только от боли. Он заходился криком, резко замолкал, и в этот момент мое сердце сжималось так, что я не могла дышать.
В одной сорочке, левой рукой придерживая горячие и твердые груди, а второй цепляясь за стены, поползла к выходу.
Почему ребенок так истошно кричит? Это мой сын? Почему к нему никто не подходит?
Куда все подевались? Там же охрана должна стоять. Дарги эти, чтоб им всем провалиться!
Все это пролетело в голове за секунду. Мозг зацепился за одну фразу: это мой сын! И она осталась пульсировать аварийным сигналом. Как мигалка на «скорой помощи».
За спиной, из глубины комнаты, взметнулся порыв ветра.
Странное дело, окна закрыты, я могла в этом поклясться. Но холодок, пронесшийся по ногам, был вполне ощутимым.
Он скользнул у меня между ног, холодя ступни и икры, а затем пробрался под рубашку и пополз по спине, заставляя все волоски подняться дыбом.
Громко сглотнув, я оглянулась.
У кровати на столике слабо мерцал светильник. В его свете виднелись шторы, уложенные красивыми фалдами. Ткань не шевелилась, а между тем я продолжала ощущать слабый сквозняк.
Пока неожиданный звук не нарушил тишину.
Скрип, заставивший меня вздрогнуть.
Вслед за холодом пришел страх. Борясь с желанием зажмуриться и юркнуть в постель, я обернулась к дверям. И удивленно застыла.
Кто-то открыл их. Совсем немного, всего на ширину ладони. Этот жест невозможно понять превратно. Меня приглашали.
В щель заглядывал слабый свет. Он манил, очаровывал.
Завороженная, я шагнула к нему, почти не чувствуя боли, забыв про слабость и дискомфорт. Ноги сами несли меня.
Коридор. Люстры потушены, только на стенах слабо теплятся бра.
Охрана. Я насчитала пять мужских фигур. Дарги не двигались. Двое застыли возле двери, еще двое у противоположной стены. Пятый стоял в стороне с удивленным лицом. Но никто не сказал ни слова, ни сделал попытки мне помешать!
— Эй! — хрипло выдохнула я. — Слышите, ребенок плачет?!
Мне никто не ответил.
— Вы что, оглохли?
Заглянула в глаза тому, что стоял ближе всех. Его лицо походило на застывшую маску, взгляд остекленел.
— Эй?.. — повторила, чувствуя себя идиоткой. — Ты меня видишь?
Помахала рукой у него перед глазами, коснулась его щеки.
Дарг не шевелился.
А плач немного отдалился. Теперь он раздавался со стороны Габриэля. Я оглянулась на свою комнату, в которой ждала безопасность и теплая кровать, на окаменевших даргов и, тряхнув головой, направилась на зов малыша.
