* * *
Не помню, как добралась до заветной двери. Никто меня не окликнул, никто не остановил. Толкнула массивную дверь, и та легко поддалась.
Едва я вошла, ребенок затих. Плач прекратился, а я очнулась от наваждения. Замерла на пороге, удивленно осматриваясь.
В центре просторной комнаты тихо покачивалась колыбель. Или мне только казалось, что она покачивается? В не зашторенное окно на нее смотрел полный месяц, и в его серебристом свете танцевали пылинки. Из колыбельки доносилось тихое кряхтенье. Рядом в кресле развалилась тучная женщина и, подперев подбородок рукой, храпела, как заправский мужик. Ее огромная грудь посрамила бы любую корову.
Профессиональная кормилица — щелкнуло в моей голове.
Осторожно обойдя ее, заглянула в колыбель.
В тот момент меня вело любопытство. И банальная жалость к ребенку, который кричит. Я нагнулась, разглядывая его.
Совсем крошечный. Я таких маленьких прежде и не видела. Сморщенное круглое личико, носик-пуговка, темные глазки. Плотно закутан в пеленки с кружевом и вензелями. Бедняжку так спеленали, что даже шевельнуться не может.
Уже ни о чем не думая, взяла его на руки.
А легкий какой! Кажется, моя кошка — и то больше весит…
Кстати, о кошке. Мысль о прошлом кольнула — и тут же пропала. Потому что малыш посмотрел на меня.
Наши глаза встретились.
Да, мне сотни раз говорили, что новорожденные ничего не видят и не осознают. Но в тот момент я поняла, что это не так. Я почувствовала его взгляд. Почувствовала, как трепыхнулось его сердечко, и мое собственное с восторгом забилось в ответ.
Малыш скривил ротик, демонстрируя беззубые десны, и сморщился. Захныкал, активно пытаясь вылезти из пеленок. Я испугалась, что уроню, и положила его в колыбельку.
Плач тут же усилился.
Не зная, что делать, обернулась к кормилице и потрясла за плечо. Та в ответ басовито всхрапнула, но даже глаз не открыла!
— Да что происходит? — я сама готова была зареветь. — Что за шутки?
Я словно попала в сонное царство, где все превратились в статуи, кроме меня и…
Ребенок закричал еще громче. Недовольно, требовательно, властно.
Не зная, как его успокоить, снова схватила. Прижала к груди, и он потянулся ротиком к влажному пятну на рубашке, зачмокал.
— Так вот что ты хочешь! — окатило внезапное понимание. — Ты голодный!
Больше не раздумывала. К тому же, стоило взять малыша, как молоко потекло сильнее.
Придерживая ребенка одной рукой, свободной я развязала ленту на горле, спустила сорочку с плеча. Неумело зажала сосок, ткнула в подставленный ротик. И ощутила такое блаженство, что едва не расплакалась.
Нет, слезы все-таки потекли. Но это были светлые слезы, вместе с ними из меня выходили все страхи и тревоги этого дня.
Еще вчера я любила и думала, что любима. Еще вчера собиралась осчастливить своего мужчину известием о ребенке. А потом бежала сквозь дождь, гонимая обидой и слезами, и думала лишь о том, что меня предали. Думала о себе.
Я хотела избавиться от ребенка. Кричала, что он мне не нужен.
И кто-то меня услышал.
А теперь все изменилось.
Стою в чужом доме, в чужом теле, с чужим малышом на руках, и плачу от счастья. Если есть в этом мире магия, то это она. Кем бы ни был сотворивший это волшебство, я ему благодарна…
— Вот так, мой маленький, — заворковала над ребенком, как заправская мать, — моя кровиночка…
На душе становилось светлее с каждой минутой. С каждым глотком, который делал малыш.
Откуда-то из глубины памяти сами собой всплыли строки давно забытой колыбельной. То ли мама в детстве мне пела, то ли бабушка…
А может, они сложились в моей голове прямо сейчас:
Ангелы небесные, поклонившись Богу,
Принесут покой и сон к нашему порогу.
За окном темным-темно, месяц серебрится,
А моя кровиночка с мамой спать ложится…
Слова и мелодия лились из меня вместе со слезами, из самого сердца. Так я и стояла, качая малыша и тихонько напевая под нос. Пока не поняла, что на меня кто-то смотрит.
Чужой пристальный взгляд оборвал мою песню.
Я обернулась, все еще улыбаясь. И наткнулась на Габриэля.
Улыбка моментально потухла. На смену радости пришли настороженность и нервозность.
Мой супруг стоял в дверях, привалившись плечом к косяку, и смотрел на меня. Оценивающе и угрюмо.
Я растерялась. Инстинктивно прижала ребенка сильнее, точно хотела укрыть собой.
Заметив мой жест, Габриэль перевел взгляд на малыша. Потом вновь посмотрел мне в лицо.
— Не знал, что вы поете, льера, — произнес, иронично растягивая слова. — Какого гхарра вы здесь забыли? Кто вас пустил?
Медленно оттолкнувшись от косяка, он направился ко мне привычной прихрамывающей походкой.
А я побледнела. Вся кровь от щек отлила.
Не зная, что делать, оглянулась в поисках отступления. Но за спиной была только стена.
Габриэль приближался, неспешно и неумолимо. Он был без трости и двигался с грациозностью танцора или змеи, несмотря на свою хромоту.
А я отступала, продолжая прижимать сына к груди. Пока муж не загнал меня в угол.
Габриэль остановился в двух шагах. Достаточно близко, чтобы я чувствовала запах сандала, идущий от его волос.
Достаточно близко, чтобы я видела золотое марево его глаз и острые бритвы зрачков.
В этот раз на нем были серые бриджи и тонкая батистовая рубашка, не зашнурованная на груди. Сквозь небрежно распахнутый ворот виднелась сильная шея, ямка между ключиц и верхние мышцы груди. Волосы, заплетенные в косу, слегка растрепались вокруг лица.
— Итак, льера, я хочу знать, что здесь происходит, — он в упор уставился на меня.
Я же не могла выдавить ни слова. Просто стояла и молча пялилась на него. В голове вертелась глупая мысль: господи, какой он красивый…
— Молчите? — супруг выгнул бровь. — Нечего сказать?
Затем качнулся ко мне, раздувая ноздри и втягивая мой запах. Я увидела, как его зрачки расширились, заполняя всю радужку. Лицо изменилось. Секунда — и он отшатнулся от меня, как от чумной.
— Проклятье! — процедил, отступая.
А я вжалась спиной в стену, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И в то же время готовая биться за свое место в этом мире и в этой комнате.
— Ох, батюшки! — раздался надрывный вздох.
С кресла на нас расширенными глазами смотрела кормилица.
Глава 5
Полчаса спустя я сидела в кабинете Габриэля, машинально баюкая малыша, и едва не клевала носом. Хронометр на каминной полке показывал два часа ночи, а мой супруг все не мог прийти в себя после увиденного.
Уж не знаю, что больше его поразило. То ли вид меня кормящей, то ли сын на моих руках, то ли странное оцепенение, которое накрыло весь наш этаж. Уже после я узнала, что даже любимые гончие Габа, облюбовавшие изножье его кровати — и те впали в транс.
Он же спокойно читал, сидя в кресле перед камином, пока из-за стенки не раздалось мое пение.
Именно пение, а не крики ребенка, которые слышала я.
Я не знала, как объяснить случившееся. Поэтому на все вопросы флегматично пожимала плечами:
— Это ваш замок, лаэрд. Почем мне знать, что тут творится? Ребенок плакал голодный. Я пришла его накормить. Это преступление?
— Он не мог быть голодным! — злился дарг, нервно барабаня пальцами по каминной доске. — У него есть кормилица!
— Это та, которая дрыхла без задних ног, когда я вошла? — не сдержав сарказма, ухмыльнулась.
Габриэль смутился. Отвел пылающий гневом взгляд:
— С этим я разберусь. Сейчас речь о вас, а не о ней. Вы… — он запнулся, подыскивая слова, — вы ведете себя очень странно последнее время. Аврора, что вы задумали?
Последнюю фразу дарг произнес другим тоном. Усталым, измученным.
А я поняла, что совсем ничего не знаю о нем. Какой он, мой нежданный супруг? Чем живет? О чем волнуется, что его беспокоит? Почему не спал в эту ночь, а сидел в кабинете? О чем размышлял?
