всегда верю, – уверенно улыбнулся Хэмфри, что делал с такой редкостью, что сердце в груди дрогнуло.
Ему было всего десять лет, а учился он уже в шестом классе: в шесть лет пошёл в школу, а один раз перескочил через класс, так как был слишком умным. По всем предметам пятёрки, даже по физкультуре, хотя он никогда её не любил, особенно когда одноклассники насмехались над ним из-за лишнего веса. Но мне удалось его вовремя успокоить, сказать, что не стоило обращать на этих дураков внимание, а лучше вообще дать им сдачи – я и сама не заметила, как взрастила в нём первые семена жестокости. Хэмфри оказался не только умным, но и беспощадным к своим врагам: несколько раз он сам устраивал драки, когда его начинали слишком сильно доставать одноклассники, которые на два года старше его. В нём словно скапливалось нечто тёмное, но порой я задумывалась над тем, откуда всё это в нём взялось? Ведь не могла же только я быть причиной его порой чрезмерной… злости.
Но сейчас он казался таким милым и собранным, что я вновь засомневалась в том, как этот ещё маленький мальчик мог творить не только добро, но и зло.
Но ведь мог же.
По пути Хэмфри увлечённо рассказывал, как единственный из класса получил пятёрку по сложной контрольной работе, как им восхищались учителя и записывали его на разные олимпиады, как он отвечал на уроке и спорил с историком насчёт каких-то данных. Я же могла только внимательно слушать его и временами что-то вставлять, тогда как в глубине души помимо гордости и восторга за Хэмфри я испытывала чувство вины за то, что случилось между мной и Филис. Мне хотелось ей написать и попросить прощения, но почему-то думала, что правильнее будет сказать это лично при встрече. И как дожить до этой встречи? Я ведь могла и не выдержать этой многотонной тяжести вины.
Впервые в жизни я испытывала такое разрушающее чувство.
– Вот мы и пришли. Зайдешь к нам?
Хэмфри дёрнул за рукав моей тёмно-бежевой кожаной куртки, в которой я умудрялась не замёрзнуть в такой мороз. Его большие глаза смотрели на меня с мольбой, словно просили о помощи, что могла спасти его жизнь. А хотела ли я этого? Я не знала. Но оставаться один на один с чувством вины на душе мне совершенно не нравилось.
– Да, почему бы и нет?
Хэмфри был неимоверно рад: достав ключи, он открыл парадную дверь и, дав мне пройти вперёд, последовал за мной к своей квартире. Я знала эту лестницу как свои пять пальцев, знала эти стены, могла с закрытыми глазами указать, где находилось пятно от белой краски, засохшей ещё со времён первого ремонта; где была какая трещина, какого цвета дверь попадалась по пути, пока не окажешься у нужной: сделанная из сосны с золотистым номером квартиры. Столько воспоминаний скрывалось за этой дверью, столько слёз, смеха, радости, печали и… любви. Да, любовь тут была самая главная.
Когда Хэмфри открыл дверь, на пороге нас уже ждал его старший брат и, соответственно, мой парень – Джозеф Филдинг.
III: А семья бьёт по больному
Сила семьи, как и сила армии, в верности друг другу.
Марио Пьюзо
Мир, в котором запрещены сильные чувства…
Как можно было жить в таком мире, если один только взгляд на Джозефа у меня вызывал целую бурю эмоций? Он ведь такой красивый: тёмно-голубые, как дно кристально-чистого озера, большие глаза; длинные волнообразные кудри, которые лохматыми прядями падали на лицо и чуть ли не касались плеч – за последние полгода каштановые волосы заметно отрасли; на шее висел деревянный крестик, который по цвету подходил под белые пятна, неровно покрывавшие не только часть его квадратного лица с чётко-выраженными скулами и подбородком, но и всё его не слишком высокое сильное тело – он болел Витилиго. Но это делало его только более красивым, даже каким-то особенным.
Но для меня он всегда был особенным.
Хэмфри тут же ушёл на кухню, даже ничего не сказав брату или мне, но я почти не обратила на это внимание: расстояние между мной и Джозефом быстро сократилось, когда мы крепко обнялись, словно пытались спастись от бури на одном спасательном круге. Обниматься при встрече – как маленькая традиция или даже привычка, выработанная за много лет дружбы, а затем – и любви. Мы встречались где-то год, но казалось, что всегда – так я не могла уже представить себе жизнь без этого удивительно доброго и заботливого человека. Уже родной запах привычно защекотал ноздри: шампунь с крапивой и с лесными ягодами, пряность свежей выпечки, старые фотографии и солнечное утро, которое бывало в Колдстрейне настолько редко, что этого было почти не вспомнить. Но рядом с Джозефом хотелось вспоминать абсолютно всё хорошее и светлое, в том числе и летние утра, когда мы просыпались в одной кровати в его большой квартире.
Когда мы были вместе.
– Привет, – я шумно выдохнула, когда отстранилась от его тёплой фигуры и вновь почувствовала холод, – давно не виделись.
Джозеф нахмурил свои толстоватые, слегка пышные брови над небольшим носом – ровно так же делал Хэмфри, и, видимо, это было у них наследственное.
– Мы встречались с тобой ещё вчера, – сказал он наконец тёплым, неимоверно спокойным голосом, словно медленное плавание облаков по голубому небу.
– Да? – растерянно моргнула я, снимая верхнюю одежду и вешая её на крючок в стене. – Вчера ведь была среда, ты в этот день обычно работаешь.
– Вчера был четверг, – внимательно глядя мне прямо в глаза, заметил парень. – Разве ты не помнишь?
В груди тут же засело до безобразия пакостное чувство – что-то между диким страхом и стыдом, от которого хотелось провалиться под землю. А страх ведь был в том, что я и вправду не помнила вчерашний день. Ещё минуту назад я была твёрдо уверена, что сегодня четверг, но оказывается, сегодня пятница. Как же так? И даже расписание уроков меня не смутило: каждый день у меня почти одинаковые предметы кроме понедельника и субботы. Тогда почему я не помнила вчерашний день? Что случилось?
А ведь самое страшное заключалось в том, что так случалось уже не один раз.
– Конечно, помню, – улыбнувшись, быстро соврала я, будто вчерашний день вовсе и не выпадал из моей памяти, как многие другие дни. – Ты как себя чувствуешь? Выглядишь… уставшим.
И это ещё было слабо сказано. Кожа Джозефа побледнела, из-за чего края белых пятен чуть ли не
