До стоянки такси пришлось идти два квартала. Холодно не было, но свежий воздух прочистил голову, и когда мы подъезжали к клубу под названием "Дворец ритмов", я ощутила, что действие веселья заканчивается.
Клуб прятался в глубине небольшого сквера. Над входом в такт неслышной музыке бесновались слепящие огни. Владельцы не поскупились на добро и туман, чтобы устроить первоклассную звукоизоляцию, иначе им просто не разрешили бы держать заведение вблизи жилых домов.
Мэт спросил:
— Вальс танцуешь?
Когда-то танцевала. А сейчас…
Гремели динамики, воздух дрожал от пассажей классических "Качелей любви" Гранле-старшего в современной обработке. Я замерла на пороге "белого" зала, не зная: смогу ли? Мэт сказал в самое ухо: "Нельзя разучиться танцевать", — и обнял меня за талию.
Было странно и волнующе с головой окунуться в музыку, утонуть в общем кружении, лететь вместе со всеми, держась за Мэта, как за борт лодки, которая то взмывает над волной, то скользит вниз по искрящимся аккордам, чтобы вновь подняться на головокружительную высоту.
Любителей бальных танцев в Бежене было слишком много. Мэт сумел увести нас от столкновения с какой-то бешено несущейся парой, но я сбилась с шага, наступила ему на ногу — и вмиг остыла к вальсу.
После зала "чёрного", где свет хлестал по глазами, а барабанные перепонки рвались от тракторного рёва, нашей гаванью стал просторный "бирюзовый" зал, предназначенный для парных танцев под спокойные романтические мелодии.
Мы почти не разговаривали, и не только из-за грохота музыки. Мэт смотрел на меня, я смотрела на него, и казалось, что мы одни в темноте, разреженной призрачными сполохами, и так было всегда, и мы были всегда, и эта ночь, эти танцы, слитые в один непрерывный танец, продлятся до конца времён. Его ладони грели мне спину, а губы невзначай трогали висок или щёку. Лёгкие, почти нематериальные касания отзывались таким же лёгким томлением, и музыка обнимала, баюкала нас, как тёплый тёмный океан.
Клуб мы покинули далеко за полночь. В ушах гудел фантомный ритм, заглушая шелест деревьев над головой, бодрящий ветерок овевал разгорячённое лицо.
— Устала? — Мэт скользнул ладонью вдоль моей руки, от локтя до кисти, легонько сжал пальцы. — Хочешь, возьмём такси? Или пройдёмся?
— Пройдёмся! — я первой шагнула из-под фонарей во мрак улицы, успев заметить, как его губы тронула понимающая усмешка.
Днём казалось, что лето продолжается. Ночь всё расставила по местам. Остатки тепла, подаренного солнцем, рассеялись во мгле, клубный жар недолго согревал кровь. Голые руки покрылись мурашками, и Мэт накинул мне на плечи свой пиджак.
Город спал, укутанный одеялом тишины, фонари заглядывали в тёмные окна, и наши тени бежали по асфальту под таинственным мерцанием звёзд. Что интересно, новые туфли в самом деле не тёрли и не давили — даже после долгих танцев.
Но кажется, мы пришли…
Боковая стена самого большого в Бежене универсального магазина, сияя рекламным щитом, глядела на фасад восьмиэтажной гостиницы "Экселенца". Гостиница таращилась в ответ стеклянным глазом ярко освещённого фойе — и под этим неживым взглядом у меня на ногах выросли пудовые гири.
Не могу. Я просто не могу туда войти!
Шаг, ещё шаг…
Улыбайся, Симона.
И пиджак верни. В мужском пиджаке совсем неприлично…
Дожидаясь, пока Мэт возьмёт у портье ключ, я разглядывала огромную монстеру в кадке и убеждала себя, что до нас никому нет дела. Ни толстяку, скучающему в чёрном-чёрном кресле, ни группе желтолицых рисийцев с чёрными-чёрными чемоданами, ни сухощавой даме, уткнувшейся в чёрный-чёрный суб-ком. А сотрудники гостиницы в чёрной-чёрной униформе тем более повидали всякого.
Получалось плохо.
А потом Мэт взял меня за руку и повёл к лифту.
Серый мрамор коридора. Стук каблуков. Стаккато сердца. Шаг в полутьму дверного проёма… За спиной сухо клацнул замок, и я вцепилась в ремешок сумки, как в спасательный круг.
Из маленькой прихожей было видно, что окна комнаты выходят на рекламный щит. Бело-голубой свет озарял номер, мертвенной лужей разливаясь у наших ног.
Мэт повесил пиджак на вешалку и мягко притянул меня к себе. Его щёки и лоб отдавали потусторонней бледностью, глаза горели холодными огнями, и в них, как рыбки в аквариуме, трепетали мои отражения.
Хлоп.
Клатч стукнул Мэта по животу, и я осознала, что с силой прижимаю руки к груди.
— Ты дрожишь, как в первый раз.
Кажется он и сам понял, что шутка не удалась. Криво улыбнулся. И вдруг отстранил меня, вгляделся в лицо:
— Правда первый раз?
И что мне стоило сказать "Да"?
Может, он из тех, кто не любит возиться с девственницами.
Так нет же! Честно помотала головой.
Мэт улыбнулся. Осторожно разжал мои пальцы, стиснувшие несчастный ремешок.
— Совсем ледышка. Пойдём, налью тебе чего-нибудь согревающего.
Номер у обладателя "Кселора" и модного суб-кольца оказался вполне обыкновенный. Встроенный шкаф, стол с двумя узкими креслами, в углу у окна деревянный ящик в стиле ретро — длинные ножки, скруглённые углы, тёмная стеклянная вставка. Даже балкона не было.
Мэт не стал зажигать свет, и я мысленно сказала ему "спасибо". В неземном неоново-туманном сиянии всё казалось проще, почти нестрашно — словно понарошку.
Пока Мэт колдовал у ящика на ножках, оказавшегося баром, я стояла посреди комнаты, не зная, куда себя деть, и старательно отводила глаза от большой двуспальной кровати, застеленной тёмно-зелёным покрывалом.
Сейчас бы капельку веселья!
Но вино тоже подойдёт.
Мэт звякнул своим бокалом о мой и сказал то, что я ждала и боялась услышать весь вечер:
— За нас.
Глоток…
Он распустил галстук, бросил на кресло, расстегнул верхние пуговицы рубашки… И на этом остановился. С наслаждением повёл шеей.
Дыши, сказала я себе. И сделала второй глоток, побольше.
Щелчок пальцев — суб-кольцо отозвалось короткой вспышкой, — и из ящика полилась негромкая мелодия. Стеклянная вставка замигала огоньками.
— В бар встроен музыкальный автомат, представляешь? Этой штуке место в музее.
И песня звучала старая. Грудной, чуть надтреснутый женский голос пел о большой любви и звёздах в ночи над городом.
— За любовь и звёзды.
Мэт отпил и поставил на стол свой бокал, потом мой. Положил мои руки себе на плечи.
— Под эту музыку нужно танцевать.
Всё-таки условности — великое благо. Его объятья в прихожей смутили меня, если не сказать испугали. Но стоило назвать объятья танцем, и страх ушёл.
Мы танцевали, почти как в клубе, только сейчас под моими ладонями был не плотный пиджачный твид, а хлопок, шелковистый от примеси субстантов, и такой тонкий, что я ощущала тепло и гладкость кожи моего партнёра, упругую крепость его мускулов. И это было приятно.
— Всё-таки старые песни удивительно мелодичны, — заметил Мэт. — И Гранле был редкий мелодист.
Гранле-младший. Внук надуйского короля вальсов.
— Ты знаешь, что он был безответно влюблён в Дину Карар?
Актриса и певица. Самая яркая звезда середины нашего столетия.
— Она вышла замуж за миллионера Плойзиуса, и в честь свадьбы Гранле преподнёс ей в подарок новую песню "Все звёзды гаснут".
— Жестоко, — сказала я.
— Он сел за рояль, исполнил своё сочинение, а потом сжёг инструмент вместе с нотами. Один импульс зла — и бах!
— Серьёзно?
— Дина Карар писала об этом в своих мемуарах. Те, кто слышал песню, назвали её гениальной. Дина просила восстановить ноты, но Гранле отказался.
— Ты читал мемуары Дины Карар?
— Я полон сюрпризов, — глаза Мэта озорно блеснули.
А в сумрачной комнате звучал голос угасшей звезды:
Я так тебя ждала,
и ты пришёл,
Среди пустынных дней
меня нашёл,
И я тебя узнала
в тот же час,
