Попасть в «личные стипендиатки» было очень почетно, обычно такое предложение делалось девочке, если будущий хозяин был доволен тем, как работают её родители. Это считалось весьма успешным началом карьеры — девочка, обучающаяся на таких условиях уже имела в своем активе первую рекомендацию, и гарантированное место работы сразу после окончания курсов. Наиболее удачливые выпускницы так и работали на одном месте, у одних хозяев, становясь, фактически, членами семьи. Отец Пруденс умер, когда она была совсем малышкой, поэтому её приняли на Курсы бесплатно. Когда стало ясно, что вопрос с моим приездом решен, баронесса Фике, камеристкой которой была мама Прю, обратила внимание тети Гасси на шуструю, жизнерадостную выпускницу. Не верящая в собственную удачу, Прю появилась в доме лишь на неделю раньше меня. Иногда я чувствовала на себе её задумчивый взгляд, и каждый раз хотела, но не решалась сказать, что я скоро уеду, и там, на Изначальной, камеристка мне будет не нужна.
Один раз я не выдержала.
— Пруденс, неужели у тебя совсем не было выбора? Я знаю, что в большинстве учебных заведений по требованию Звездного Союза есть квоты на бесплатные места, есть стипендии и гранты! Почему?
— Мисс Мила, — фыркнула Прю, ловко орудуя щеткой, — моя мама, и мама моей мамы, и ее мама — все они были личными камеристками. Понимаете — у нас династия! Я с детства в этом, и, самое главное, мне это нравится! А уж что я в Ваш дом попала — так это просто сказка какая-то. Нет, конечно, сейчас не доколониальные времена, и специальный юридический курс про наши права на курсах нам читают, и по делам, связанным с харрастментом, решения обычно в пользу прислуги принимаются, но все равно… возможны нюансы. А тут — дом приличный, Вы, мисс, молоденькая и характер у Вас легкий, да хозяйка, миссис Агата, никому спуску не даст, но и не обидит зазря.
Одетая и причесанная я спускалась к завтраку, где, обычно, меня уже дожидалась тетушка Гасси со свежей газетой. Первый раз, увидев настоящую бумажную газету, я пришла в такой восторг, что весь день не выпускала ее из рук, бережно трогая станицы и вдыхая непривычный запах. К вечеру руки окончательно перепачкались в типографской краске, и Прю, беззлобно ворча, помогала мне приводить их в порядок. Возле тетушки обычно уже стояла на блюдце тонкостенная фарфоровая чашечка с крепким кофе, и лежали на блюде несколько тостов, которые она удивительно красиво и аппетитно мазала маслом и джемом. Меня же дожидалась прикрытая серебряной крышкой тарелка с овсянкой, украшенной ягодами, свежие, теплые бисквиты и кувшинчик с вкуснейшим какао.
Я вздыхала, поглядывая на хрустальную сахарницу с разноцветным сахаром в ней, тетушка опускала газету, дарила мне строгий взгляд, и я покорно принималась за еду. Во время первого нашего завтрака я неожиданно подхватила серебряными щипчиками не белый или коричневый кусок неровно наколотого сахара, а непривычно гладкий, темный и полупрозрачный янтарный кубик. Впрочем, это тоже оказался сахар, только карамелизированный, и я удостоилась первого тетушкиного порицания за неумеренное потребление сладкого.
Глава 4
Самый первый завтрак в доме тетушки вообще оставил у меня самые неизгладимые впечатления. Вечером предыдущего дня я, стоически пережив примерку одежды, привезенной от модистки, сказалась больной и заперлась в своей комнате. Впрочем, для Прю, явившейся с подносом с ужином, как выяснилось, запертая дверь препятствием не была. Аппетитнейшая пицца, обнаруженная под серебряной крышкой, столь явно контрастировала со всем этим местом, куда я попала, что настроение пошло вверх. Все-таки тетушка Гасси оказалась великой забавницей. Впрочем, к завтраку, пришлось выйти. Когда я, благополучно преодолев в длинном платье лестницу, добралась до малой гостиной, в которой мы днем раньше пили чай, и устроилась за столом, передо мной водрузили тарелку. Вернее не так, не тарелку — целое блюдо. Ярко-оранжевый, окаймленный белым «глазок» яичницы посередине, как сердцевина цветка, и вокруг уложенные «лепестками» тосты с маслом; золотисто-бордовые полоски бекона; темно-коричневые жареные колбаски; розоватая фасоль в томатном соусе; светло-коричневые жареные грибы, к которым прилагалось несколько соусников, выстроившихся в ряд. Своей очереди дожидались кофейник, молочник и кувшин с соком.
Видимо, взгляд у меня сделался больной, потому что тетушка тут же замахала на меня руками:
— Милочка, ты совсем не обязана все это есть! Это просто традиционный английский завтрак. Но ты можешь заказать что-нибудь, что ты любишь. Вот, например, у нас есть чудесная овсянка, а к ней — свежая земляника.
А когда передо мной поставили тарелку с кашей, тетушка выразительно покосилась на дверь и подмигнула.
— А я ведь предупреждала Бригиту! Но в этом доме прислуга совсем отбилась от рук! Бедную, немощную старушку совсем уже никто не слушает, — природа щедро одарила тетю Гасси актерскими способностями, плечи ее подрагивали от еле сдерживаемого смеха, а широкую улыбку прекрасно маскировал вскоре ставший весьма знакомым кружевной платочек.
После завтрака же мне было абсолютно нечего делать. Тетушка Агата пыталась увлечь меня «подобающими для девушки моего положения занятиями», но для рисования акварелью у меня не хватало таланта, для вышивки — терпения, а музицировать я решительно отказалась, вспомнив своего несчастного педагога по фортепиано, промучившегося со мной долгих восемь лет. Не могу сказать, что сразу после окончания музыкальной школы я окончательно забросила инструмент — иногда я все-таки поднимала крышку простенького фортепиано, за которым страдало не одно поколение девочек Лисси, но гаммы, арпеджио и правильная аппликатура стали для меня, скорей, не самым приятным детским воспоминанием. Впрочем, кузина Соня относилась к музыке со стоическим спокойствием, но с трудом переносила занятия хореографией с тетушкой Полиной, которые мне, в отличие от нее, даже нравились. Кузен Майкл же в возрасте десяти лет категорически отказался заниматься и тем и другим, и мы с Соней только вздыхали, завидуя его решимости.
К моему вящему неудовольствию оказалось, что и семейная библиотека, и архив дядюшки Винсента хранились в загородном имении. Поэтому побродив по небольшой библиотеке Редлифа, между дядюшкиными книгами по сельскому хозяйству и кинологии и тетушкиными стеллажами, отливающими розовым от обложек серии «Крылья бабочки» с достаточно сомнительными текстами, перемежавшимися рыцарскими и готическими романами я не выдерживала.
— Тетушка! — Восклицала я, патетично воздевая руки, потому что проклятое местное платье практически не давало свободы для маневра. — Почему мы не можем сразу уехать в поместье, чтобы я не сидела без дела?!
— Милочка! — Ахала тетушка, и в её руках появлялся знакомый кружевной платочек, — как же мы можем поехать в поместье, если у тебя нет подобающего для каждой девочки из порядочной семьи гардероба?
— О боже, — включалась в эту мизансцену я, прикрывая глаза рукой, — восемь платьев! Восемь чертовых, неудобных платьев, о подолы которых я так и норовлю запнуться на лестнице и которые я не могу одеть без помощи Прю! И Вы, тетушка, говорите об отсутствии гардероба?!
— Но, Милочка, — возражала тетушка, и её лицо приобретало огорчённое выражение, — как можно считать подобающими готовые платья?! И потом — юной леди не пристало чертыхаться, как бы рассержена она не была!
— Но ведь я собираюсь работать в архиве, — настаивала я, — и не собираюсь бегать по окрестным домам с визитами! Нет никакой разницы — в чем именно я буду работать!
— Но Милочка, как же мы поедем, если у тебя нет дорожного платья?! Ксав не простит мне, что я не смогла о тебе позаботиться! — Тетушка подносила платок к глазам. — Я не говорю про перчатки, веера, про приличествующее количество белья и чулок!! У тебя вообще нет ничего из тех прекрасных, волшебных мелочей, которые так скрашивают жизнь!
Прю, как и, подозреваю, остальные слуги, с наслаждением выслушивала нашу перепалку, а когда я издавала стон, признавая полную и безоговорочную победу тетушки, возникала в библиотеке с подносом, на котором стоял ликер для тетушки, и стакан молока для меня. Я устраивалась на диванчике с какой-нибудь из сентиментальных книг, тетушка доставала вязание, и мы погружались каждая в свои мысли.
