губы. От рук — горячее, стыдное тепло, которое греет не тело даже — душу. Он шагнул вперёд, и я охотно отступила, и ещё на один шаг, и ещё, пока под колени не ткнулся борт кровати.
Я так и упала-села на неё, бессильно и не открывая глаз, и сразу почувствовала, как прогибается матрас рядом.
— Я так ждала тебя, — пробормотала я, наконец целуя его не снизу вверх, а как равная. — Мне так не хватало…
— Прости, — шептал Дезире, не отрываясь от моих губ, — прости, прости…
Я дёрнула вверх его свитер и насупилась: рыцарь оказался тяжёлым, и вытащить из-под него ткань никак не удавалось. Он рассмеялся, легонько щёлкнул меня по носу, стянул сам. Мышцы красиво перекатывались под светлой кожей, а кудрявые волоски на руках блестели золотом.
Я провела пальцем по точёной и идеальной, как у мраморной статуи, груди. Что-то во мне улыбалось довольно, пока Дезире целовал мои пальцы, один из другим, и перебирал пряди волос.
— Олта, ты…
— На платье крючки, — лукаво шепнула я, чувствуя себя вдруг в его восхищённом взгляде почти таким же совершенством. — Сзади…
Я прильнула к нему, чтобы он добрался до спины, и медленно, сладко дышала в мужское плечо, пока Дезире сражался с двумя рядами крючков.
Потянулась, позволяя ему снять платье через голову, выпуталась из лямок бюстгалтера. Кровь бросилась в лицо, когда он коснулся груди, пальцами и губами, но стыд быстро смыло другим чувством — тёплым, неожиданно уверенным и пьянящим.
Даже если никому — совсем никому во всём мире — нельзя было доверять больше, что-то во мне знало точно: Дезире — можно. Будет хорошо просто потому, что будет. Он замечательный, и он рядом со мной, восторженный и открытый, и…
Я таяла и терялась, тянулась за каждой лаской и касалась сама. Вовсе и не холодно без одеяла; вовсе и не нужно зажмуриваться или тушить свет, потому что всё, что можно увидеть, не имеет никакого значения. Мы состоим из ощущений, мы сплелись телами, вросли друг в друга, склеились: кожа к коже, губы к губам. И когда он снял с меня трусы, я даже не заметила этого — лишь то, что можно быть ещё ближе; а когда приподнялся надо мной на локтях — подумала только: смешно, что я всё ещё в носках. В животе пожар, а ноги в уютном тепле…
Одно моё колено запуталось между мужских ног, и сначала это казалось вполне уместным, а потом вдруг показалось ужасно неправильным. Я толкнула Дезире носочком в лодыжку, заставила приподняться выше, завозилась, устраиваясь поудобнее, обняла его ногами, шутливо поёрзала волосами по мужскому бедру и вдруг ощутила это движение влажным.
Новое прикоснение, горячее, отзывающееся внутри тревожным предвкушением. И я подалась вперёд, раскрываясь.
В первое мгновение — слёзы из глаз: не то чтобы больно, но остро, тесно и во всём чересчур. Я зашипела, толкнула его обиженно в плечи, рванула куда-то вверх.
Дезире целовал меня, как безумный. Жадно, не раскрывая объятий, влажно и громко, так, что всё кружилось вокруг, и голова становилась пустая-пустая. Я спряталась в нём, прижалась, впитывая запах, ощущение тепла и странное спокойствие, жгуче замешанное на нетерпении, — и почувствовала, как снова расслабилось тело.
Мудрая бесстыдная Олта оказалась права: было хорошо. Немножко неловко, немножко странно, иногда горячо почти до боли, но каким-то необъяснимым образом хорошо. По-всякому: и совсем медленно и мягко, пока я грызла губу, отвлекаясь только на поцелуи, и потом тоже, глубоко, жадно.
Он был совсем мой, этот лунный. Мы даже дышали, кажется, в одном ритме, и я цеплялась за тяжёлое мощное тело, впитывала бессвязные слова и жадные прикосновения. А когда Дезире шумно выдохнул, выругался и замер, ощутила тёплое удовлетворение и острую до тянущей боли в груди нежность.
— Олта, солнышко… — он уткнулся лбом мне в лоб, — ты такая…
Я легонько целовала его нос. Потом Дезире отстранился, лёг рядом, скользнул пальцами между ног, — но напряжение уже схлынуло, оставив только тепло и вялость в теле, и все ласки казались пустыми.
— Я устала, — невнятно пожаловалась я и перекатилась на бок.
Уткнулась носом в потное плечо, сложила ладошки на широкой груди. Дезире целовал мою макушку, а свободной рукой перебирал мои волосы. Вот пальцы снова нырнули под тяжёлые пряди, прошлись по затылку, выпутали хрустальную нить украшения; вот он провёл рукой сверху вниз, потом выбрал прядь у виска, накрутил на палец, как ленту.
Долгие мгновения я плавала в ленивой нежности, будто оглушённая.
А потом…
— О Полуночь, — сказала я. — Полуночь!
Дезире перебирал теперь мои волосы двумя руками: складывал пряди так и эдак, будто пытался собрать из них, как из мыльной пены, воздушный замок или схему радиоприёмника.
Хорошо, что волосы скрывали уши. Потому что уши горели.
Я лежала почти на животе, уткнувшись носом куда-то между мощным плечом и крепким бицепсом. Кожа у Дезире была светлая-светлая, почти белая, и мышцы — как на гравюре из художественной галереи. Жарко, стыдно пахло мужчиной и близостью. Наши ноги сплетены, мой локоть упирался куда-то ему в живот, я сама пыталась дышать меленько и следила заворожённо, как медленно поднимается и опускается его грудная клетка.
Он был голый — весь. Мне ничего толком было не разглядеть, кроме куска торса, и одновременно это было мучительно очевидно. И я… И мы…
— О Полуночь, — шёпотом повторила я и крепко зажмурилась.
Мягкое чувство расслабленности, которое предлагало прямо здесь и уснуть, а проснуться потом счастливой, встревоженно скукожилось где-то в пояснице. Сжималось, сворачивалось всё теснее, потом лопнуло — и пшикнуло в мышцы холодными липкими осколками чего-то мерзкого.
Да ведь я!.. Но мы!..
Слова разбегались от меня, как тараканы, оставляя только невнятный жалобный вопль. Я завозилась, кое-как выползла из-под тяжёлой руки, торопливо притянула к груди первую попавшуюся тряпку. Спряталась за плотной шторой из спутанных волос. Неуклюже, на заднице, добралась до края кровати, свесила ноги — пол холодил ступни даже через носки.
Матрас за моей спиной оставался неподвижным: Дезире то ли смирился, то ли и вовсе уснул. Вот уж правда, сейчас это было бы очень кстати!
Я скосила глаза. Лунный разглядывал меня всё с тем же воодушевлённым любопытством. Смотреть было невыносимо, тем более что он лежал поверх смятого одеяла с явными следами наших прошлых занятий, открытый со всех сторон, и привставший член как раз очень художественно смотрел куда-то вперёд и немного вниз.
Тряпка, которую я прижимала к себе, оказалась мужскими штанами.
У меня мучительно, до
