эффективно. Обычный человек после пары-тройки таких укусов бежал бы отсюда без оглядки. И больше носа бы сюда не сунул! А если б, вот именно, бежал медленно, и получил ещё с десяток укусов, так уж
е бы просто — никуда не бежал!..
А удобрял бы тайгу. Собой.
Пока они сидели на кучках собранного Конаном мха и опада, и пережёвывали деликатесные припасы, варвар прикинул:
— Похоже, твой папочка — настоящий провидец. Тут нам хватит ещё на две трапезы. То есть — на ужин, и на завтрак. А к обеду мы и правда — должны бы выйти к ближайшему посёлку, который я знаю. Правда, там живут не земледельцы, а охотники. На пушного зверя. Но неважно. Еды мы у них достанем.
— Вот как. И что это будет за еда?
— Ну, ясное дело, попроще, чем вот эти деликатесы. Копчёная оленина, например. Или кабанья нога. Кисель из ягод. Похлёбка или каша из крупы, орехов и грибов. Посмотрим. Главное — добраться.
— Да. Ты уже сказал. Что для этого нужно для начала пережить эту ночь.
— Вот-вот. И поскольку не в интересах твоих сестричек дать нам выбраться далеко за границы их возможностей, я не сомневаюсь, что ждать осталось недолго. Так что повторяться не буду — вдруг они сейчас где-то рядом, и подслушивают!
— Всё. Поняла. Ложусь спать. Но вначале… Ты не возражаешь? — девушка кивнула головой в сторону кустов. Конан ухмыльнулся:
— Нет, конечно. Тогда я — сюда! — он кивнул в противоположную сторону.
Сделав положенные дела, они и правда стали укладываться. Поёрзав на высоком настиле, который варвар легко собрал даже в почти кромешной тьме, рассеиваемой сейчас только слабеньким светом от их костерка, Найда устроилась на спине. Вздохнула.
Конан буркнул:
— Что? Колется?
— Ну да. Я же у тебя — забыл?! — особа благородных кровей. Привыкшая к пуховым перинам и особо тонкому белью. Положенному для спанья. А ты не догадался, когда меня увязывал, захватить мои ночные рубашки и хотя бы пару простынь!
Конан фыркнул:
— Ну, я рад, что хотя бы чувство юмора к тебе вернулось. Но если обратиться снова к насущным проблемам, посоветовать могу только одно: поёрзай ещё — чтоб примять получше. И привыкай. Там, у вас дома, наверняка ведь спала на соломенном тюфяке?
— Ну… Да. Только, если честно, я уж и забыла, как это было. Словно в другой жизни. Тысячу лет назад. И воспоминания… Уж поверь — не слишком радостные и светлые. Словно вокруг — постоянно пасмурно, в животе пусто и урчит от голода, зимой вообще натягивали на себя всё до последней тряпки, потому что дров купить было не на что…
— То есть, я так понял, ты всё же домой не очень рвалась?
— Ну… Да, так можно сказать. — Конан в наступившем после прогорания костерка полумраке не видел её лица, но мог бы поспорить, что она кусает губы, — Не тянуло. Да и — смысл?! Отец отказался дать лекарство, а без него — зачем я там нужна?!
— Ну как же. Ухаживать за матерью. Зарабатывать для вас деньги. А то — на что же она существует?
— Она — травница. Собирает, сушит, и продаёт целебные травы. Или уж — сразу готовые отвары или настойки. Ну и… Помогает принять роды.
Конан не стал уточнять, какие именно роды — но ясно, что не «официальные». А ещё он не понимал, как же народ доверяет травнице, которая даже себя вылечить не может. Но он не стал сыпать очередную порцию соли на душевные раны своей подопечной. Вместо этого сказал:
— Ладно, утро вечера мудренее. Даст Кром, денег, которые вам выделил папочка, хватит надолго. И мы подумаем, как бы вас устроить получше, уже завтра.
А сейчас давай-ка спать. Небось, устала, пока шла. Отдохнуть надо.
Девушка ничего не сказала, и только снова вздохнула.
Сам Конан предпочёл закрыть глаза, и через пару минут его богатырское сопение сотрясало траву и сухие опавшие листья, оказавшуюся возле мощных ноздрей.
Однако внимательный наблюдатель заметил бы, что это сопение несколько утратило свою размеренность, когда последние угольки от крошечного костерка угасли, и превратились в золу…
Три могучих рыси напали на девушку ближе к рассвету.
Однако когда они, накинувшись одновременно с трёх сторон на лежащую на подстилке Найду принялись с остервенением рвать, кусать и потрошить её беззащитное тело, выяснилось, что тела-то и нет!
А вместо него имеется кукла из соломы и всякой трухи, которой кто-то позаботился набить длинное платье девушки, уложив муляж в позе спящего человека!
Громкое возмущённое рычание перекрыл могучий и оглушительный киммерийский клич! Из неглубокой ямы, скрытый до этого теми же опавшими листьями и папоротником, выскочил полуобнажённый призрак гигантского мужчины, и обрушился на головы застывших на краткие мгновения хищниц!
Точнее будет сказать, что это его меч им на головы обрушился, раскроив две из них прежде, чем большие кошки пришли в себя, и этот же меч вонзился в спину последней, оказавшейся посообразительней, и припустившей во все лопатки прочь, и пробил мускулистое тело насквозь!
Однако в женщину эта кошка превратилась всё же после того, как это сделали те две, которым раскроили череп.
Конан, вновь вонзая меч в мягкую землю, сказал:
— Вылезай.
Из вырытой рядом с его ямой рытвины выползла нагая фигура. Конан сказал:
— Пока я оттащу прочь этих идиоток, вытряхни солому и одевайся.
Конан действительно оттащил прочь, чуть подальше от их лагеря, тела трёх обнажённых девиц. Красивы были и эти. Но уж больно страшный предсмертный оскал искажал их лица, чтоб можно было насладиться этой красотой в полной мере.
Когда Конан вернулся к костру, куда Найда уже подбросила веточек и сучьев, и только бледность и чуть подрагивающие руки выдавали испуг девушки. Однако платье пострадало — от когтей и зубов. Сквозь дыры в нём проглядывало почти белое, но гладкое и упругое тело. Конан спросил:
— Небось, снова колется?
— Жутко! — девушка ежилась, и морщилась, но старалась не чесаться. Конан посоветовал:
— А ты выверни его на изнанку.
— Да ты что! Нельзя.
— Это ещё почему?
— Плохая примета — носить вывернутое платье! Побьют. Или убьют.
Конан позволил себе ухмыльнуться в усы:
— Значит, нужно было лучше вытряхивать! И незачем было так торопиться. Или ты вот прямо — снова стесняешься?
— Ага. — девушка невесело усмехнулась, — раздеваться в твоём присутствии, и лежать в соседней яме не стеснялась, а сейчас вот прямо — вся горю от смущения!
Конан почесал затылок:
— Знаешь, что? Мы всё равно спать уже не будем.
