— Помню-помню. И правда ведь, забирал, да вернуть все недосуг было. Думается, ты снова меня им пырнуть захотела бы, — он указал остриём в лицо Елице. — А сейчас не станешь?
— Не стану, — она развела руками. — Теперь я по доброй воле здесь осталась.
— А я вот не верю тебе, — хмыкнул ватажник и нож снова за пояс себе убрал — по груди аж разочарованием полоснуло. — Такие птички, как ты, княжна, хоть и красивые, безобидные с виду, а глаза выклюют вмиг, коль зазеваться. Но я отдам тебе твою безделушку, которой только в зубах ковыряться. Коль ты моё условие выполнишь.
— Какое же? — Елица уж приготовилась услышать всё что угодно.
— Приласкаешь меня хорошенько, а Гроздану мы о том не скажем. Брать тебя не стану, перебьюсь. Да вы, бабы, и по-другому ублажить можете легко. Вышемилу ты спасла. Так, может, надо бы за неё выполнить, то, для чего я её забирал?
Он руку протянул плавно, но уверенно, и провёл пальцем большим по губам Елицы, надавливая, чуть размыкая их. Она отшатнулась, задыхаясь от ужаса, от негодования жгучего. От омерзения. Сглотнула прогорклую горечь, что заструилась по горлу от слов его паскудных и улыбки похабной. То ли и правда он считал, что может она на то согласиться, то ли посмеяться решил, поиздеваться и унизить лишний раз.
— Я подумаю, стоит ли нож того, — попыталась ответить она спокойно, а не броситься тут же выцарапывать ему глаза. Пусть и хотелось страшно.
Гроздан за то её слишком не наказал бы. А всем стало бы жить легче без мрази этой, которого только клинок по горлу исправит.
Ватажник хмыкнул громко, а на лице его отразилось удивление, граничащее даже с недоумением явным. Стало быть, не ожидал всё ж такого ответа уклончивого. Да пусть уж лучше так, может донимать будет меньше.
К счастью, скоро вернулись и рабыни, принесли, чем ложе застелить, рушники, чистые и большие, да ковши для умывания. За суетой их размеренной, привычной для них, и Елица сама забылась как будто, всё перемалывая в голове мысли о том, что дальше будет. О том, что ей сделать надобно. Как долго удастся ей время тянуть, чтобы добрались рати Чаяна и воевод велеборских сюда. Выходило не слишком радостно, да подступила к горлу самому другая опасность, хоть и не самая страшная, зато насущная. Справиться бы тоже.
Как скатилось Дажьбожье око к окоёму самому, разошлись женщины из шатра, будто кто их о том наперёд предупредил. Вот были тут, помогали ко сну собраться, разговорами досужими развлечь пытались — а тут вдруг пропали все мигом. И остался кругом только гомон стихающий, шум стана большого, от которого голова разламывалась, как скорлупа ореховая. Елица насторожилась от этого спокойствия — да и не зря.
Пришёл Гроздан, задвинул полог за собой, отослав стражников, что снаружи стояли, и к Елице направился. Без слов лишних, как и в первый раз было. Да и многие другие. Будто не услышал того, что она ему намедни сказала. Елица отшагнула прочь, собираясь отбиваться что есть силы, коль не выслушает, и снова заговорила торопливо, боясь упустить миг:
— Не могу, Гроздан. Нынче — не могу, — улыбнулась губами дрожащими, стараясь страха не выдать. — Немочь женская в разгаре. Хочешь, у рабынь спроси, что нынче со мной были. Они знают.
Княжич нахмурился было, а после скривился даже. Любой мужчина знает, что в дни такие женщина нечистая — и лучше её не тревожить, не касаться. Да коль проверить захочет — быть беде.
— Жаль, конечно, — проговорил он разочарованно. Подхватил пальцами прядь волос её, расчёсанных на ночь со всем тщанием и заботой. — Но я подумал над твоими словами... Скучал я по тебе, признаюсь. Что-то есть в тебе такое. Особое. Коль испробовал, другое не нужно. Любая девка после тебя, как лепёшка пресная. Но я подожду, как ты попросила. И будет всё на сей раз по-другому. Сама меня позовёшь. Да только не испытывай моё терпение слишком долго. А за то, как раньше случалось — прости.
Сыпались его слова прочно, взвешенно. И задуматься бы о том, что, может, правда он ошибки свои и поступки непотребные, жестокие, осознал — да не верилось. И прощать его Елица вовсе не собиралась. Не забывается такое, сколько бы извинений после ни прозвучало. И оставаться с ним рядом слишком долго она не станет: скорее сама извернётся и зарежет, коли снова руки распускать начнёт. А потому оставалось надеяться, что ждать подмоги не придётся долго.
ГЛАВА 20
Тяжко было покидать зуличанский стан, оставляя там даже не Елицу — сердце своё. Но увидел Леден довольно, пока ехал через лагерь: воинов много, а косляков среди них — едва не каждый третий. А стало быть, если напасть даже всей ратью, что скоро соберётся воедино, их не одолеть. Несмотря на горячность свою, княжна рассудила верно: выждать нужно и избавиться хотя бы от части войска Гроздана. Иначе толку не будет.
Да всё равно словно душа сама на клоки расползалась, как становился лагерь вражеский всё дальше. Приблизилась к Ледену Вышемила. Ехала поначалу молча, всё всматриваясь в его лицо. Будто понять хотела что-то. И понимала всё больше, всё глубже ощущая, отчего он такой смурной.
— Спасибо вам, что вызволили меня, — заговорила она наконец. — Да только… Неужто Елица и правда останется у Гроздана теперь? Примет его князем Велеборским?
Леден повернул к ней голову: совсем истончилась боярышня, измучилась за эти седмицы, что провела в плену у Гроздана. И представилось на миг, что и Елица такой может стать, если не достанет у него сил её забрать. Вырвать из рук зуличанина.
— Конечно нет. Глаза отвести ему хочет. Чтобы не видел, как войско наступает на его стан, — он снова отвернулся. — А тебя она не могла в беде оставить. Тебя убили бы сразу, как Гроздан понял бы, что ты для него бесполезна. Или отдал бы Камяну снова. Что, наверное, ещё хуже.
Он не хотел смягчать. Не хотел успокаивать. Ему хотелось сейчас, чтобы Вышемила тоже ощутила свою вину. Пусть и невольную — потому что оказалась в беде.
— Я понимаю, — та понурилась ещё пуще. — И ты, верно, не оставишь всё так?
— Не оставлю, — Леден вздохнул, чувствуя, что ждёт от него боярышня ещё и других слов. Да, понимала она уже всё. Но хотела услышать. — Прости, Мила. Но судьба моя отдана только Елице. А ты… Надеюсь, жизнь у тебя сложится хорошо. Ты заслужила это давно. Знаешь, кто помог мне в том, что я здесь оказался?
Он даже попытался улыбнуться, но девушка только всхлипнула тихо, чтобы он, верно, не услышал. Быстро провела по щеке, слегка чумазой, ладонью — и снова вцепилась в повод.
— Кто же? — всё же выдавила без интереса.
— Зареслав. Помнишь такого?
Боярышня кивнула и вдруг зарделась. Удивительно, но щёки её и правда налились бледным румянцем: помнит, конечно. Значит, успел купчич оставить в её душе память о себе. Больше она ничего говорить не стала, а после придержала лошадь свою, позволяя уехать чуть вперёд.
Добрались до стана своего скромного уже к темноте самой. Здесь было спокойно, почти безмятежно — вдали от утопшего в крови лагеря зуличан. Метнулся навстречу Брашко, принял повод коня. И заглянул в лицо Ледена вопросительно, ожидая хоть какого-то рассказа о том, что нынче приключилось. Тот махнул ему рукой, приказывая за собой идти. Прежде чем скрыться в своём шатре, успел заметить, как спешно подошёл Зареслав к Вышемиле, обхватил за плечи её встревоженно и расспрашивать о чём-то принялся. А она отвечала рассеянно, никак на него не глядя и комкая пальцами подол платья поношенного, застиранного — явно с чужого плеча.
— Что же, княжна боярышню на себя выменяла? — показалось, едва не плача спросил Брашко, как зашли они в укрытие.
— Как видишь, — заставил себя говорить Леден.
Да уж отроку следовало всё рассказать.
— И что же теперь? — глаза того и вовсе округлились от ужаса.
Хоть и готовится он стать кметем по осени — а всё равно ещё порой как мальчика малый, который ещё и портов не надел.
— Гроздан обещал косляков прочь отослать, — продолжил Леден, будто сам себе вслух решил всё проговорить, в голове уложить крепче. — И людей собирается к Радиму отправить. В Радогу. Привезти его сюда, чтобы обряд провесть. Разорвать их связь. Перехватить их надо. Выглядчиков к стану их отправлю. Чтобы не пропустили.
