За следующие несколько дней я так и не смогла осознать и принять то, что мне открылось. Это было выше моего понимания. Единственное, что я могла делать — не думать об этом. Но получалось не очень. Это было все равно что пытаться не дышать. В самые неподходящие моменты я снова погружалась в свои мысли и ничего поделать не могла.
Мой собственный отец хотел моей смерти.
Знание этого затмевало все остальное и доводило меня до исступления. Конечно, я понимала, что Илья ненавидит меня из-за той, которую я ему напоминаю. Но я же все равно его дочь. Все эти годы я столько раз представляла, кем бы мог быть мой отец, убеждая себя в том, что он любил бы меня, несмотря на то что я полудемон. Просто что-то с ним случилось, и я при трагичных обстоятельствах потерялась.
Теперь эти фантазии разбились вдребезги.
Особой тяжестью давило случившееся с Петром. Тот факт, что он оказался моим братом, не изменил моего мнения о нем. Я по-прежнему считала его чудовищем, но не могла теперь не задаваться вопросом: если бы я знала, кем он приходится мне, то поступила бы так же или нет?
Я не была уверена.
На следующий день после того, что случилось на террасе, Зейн тайком принес мне мой ноутбук. Меня все еще держали под замком, но он меня пожалел. Быстро написав Стейси, что я заболела и не знаю, когда вернусь в школу, я потеряла к Интернету всякий интерес.
Мне хотелось быть сильнее всего этого, но никогда в жизни я еще не жалела так горько, что не могу быть кем-то или чем-то другим.
Не знаю, что нашло на меня вечером в пятницу. Я стояла перед чертовым кукольным домом и ненавидела его.
Ухватившись пальцами за верхний этаж, я рванула его, отрывая от дома. Этого оказалось недостаточно. Шею покалывало, когда я вцепилась в крышу и разорвала ее пополам. Держа кусок от крыши в руке, я подумывала, не разодрать ли еще и стены.
— Что ты делаешь?
Вскрикнув, я обернулась. В дверях, удивленно подняв брови, стоял Зейн. Его волосы были влажными после душа. Я залилась краской.
— Ничего не делаю. — Я взглянула на крышу в своей руке. — Ну…
Зейн перевел взгляд мне за спину.
— Если тебе надоел в спальне игрушечный дом, я мог у тебя его забрать.
Я осторожно опустила кусок крыши на пол.
— Я не знаю.
Зейн склонил голову набок.
Я вздохнула.
— Не знаю, что делаю.
Зейн, казалось, целую вечность смотрел на меня.
— Хорошо.
— Хорошо? — Сдается мне, нет ничего хорошего в том, что он застукал меня в безумстве крушащей кукольный домик.
— Мне есть чем тебя занять. Мороженым.
— Мороженым? — уставилась на него я.
На губах Зейна появилась легкая улыбка.
— Да, я подумал, что мы могли бы выбраться куда-нибудь за ним.
Возбуждение нахлынуло, как летняя гроза. Для меня словно наступило Рождество. Я могла выбраться из дома и полакомиться мороженым. Но радость быстро угасла.
— Эббот никогда не выпустит меня.
— Со мной — выпустит.
— Думаешь, нам это ничем не грозит? — спросила я, уже опасаясь преждевременно радоваться. — Вдруг что-нибудь случится?
— Демон не придет за тобой, пока я рядом. — Уверенность в его голосе рассеяла мои сомнения. Зейн прав. Связаться с ним для демона равносильно самоубийству. — Мороженое так и просится, чтобы его сегодня поели. Ты готова? — спросил он.
Я всегда готова, когда речь идет о мороженом.
* * *
Я любила ездить в старомодной «Импале» Зейна. Мне нравился ее вид, тихое урчание мотора. Ничто так не выделялось в море «Мерседесов» и «БМВ», как темно-красная «Импала» 1969 года. Зейн дал мне однажды порулить ею в мое шестнадцатилетие. Тогда я поняла, что вождение не для меня: все время отвлекали мерцающие души. Закончилось это приключение поездкой на патрульной машине.
С тех пор я за руль не садилась.
Мы остановились у мини-маркета, чтобы купить жевательные конфеты Twizzlers. Зейн притащил их с собой в кафе, чтобы съесть вместе с мороженым.
— Гадость какая, — пробормотала я — меня затошнило от одного их вида.
Зейн сделал невинное лицо.
— Сначала попробуй, а уж потом говори.
— Ни за что не засуну лакричную конфету в шоколадное мороженое.
Зейн игриво оттолкнул меня, заняв мое место в очереди. Я попыталась отпихнуть его назад, но он ни на сантиметр не сдвинулся. Души вокруг нас, слава богу, мерцали нежными пастельными оттенками, так что совсем меня не привлекали. И ни одного демона не видно. Красота. Зейн заказал шоколадное мороженое, а я себе взяла банановый сплит, как и всегда.
Приятная для ноября погода привела в кафе-мороженое целые толпы народу. Зейн такое время года называет «бабьим летом». Нам повезло найти маленькую кабинку, в которую мы и забились. Это семейное кафе, каким-то чудом возникшее в самом центре современного города, — одно из моих самых любимых местечек. Здесь очень приятная атмосфера. Клетчатый черно-белый пол, красные кабинки и столики, стены украшены семейными фотографиями. Как такое место не полюбить?
Я чувствовала себя здесь как дома.
Зейн с довольным видом погрузил вязкую конфету в свой шоколад. Поймав мой взгляд, подмигнул мне.
— Уверена, что не хочешь попробовать?
— Нет, спасибо, — скривилась я.
Он протянул мне конфету, с конца которой на столик капало мороженое.
— Тебе может понравиться.
Вместо этого я набрала в ложку своего бананового сплита. Пожав плечами, Зейн засунул конфету себе в рот и вздохнул. Я внимательно посмотрела на него.
— Неужели я так и буду сидеть дома под замком, пока мне не исполнится восемнадцать?
— К сожалению, да, — ответил он. — Переубедить отца не получится.
— Этого я и боялась.
Он ткнул меня другой конфетой, которую еще не успел обмакнуть в мороженое.
— Я буду забирать тебя из дома так часто, как только смогу.
— Спасибо, — выдавила я улыбку. — Так… как у тебя дела с Даникой?
Он сдвинул брови, так сосредоточенно уставившись на пиалу с мороженым, как будто в ней находились жизненно важные ответы на все его вопросы.
— Хорошо. Она… замечательная девушка.
— Она обалденная. Убила бы за такое тело, как у нее. — Я опустила взгляд на свое мороженое. — Любопытно, сколько в нем калорий?
Зейн поднял на меня взгляд. Его глаза казались ярче обычного.
— Ты… идеальна такая, какая есть.
Я закатила глаза.
— Ты что, смотрел «Дневник Бриджет Джонс?»
Он некоторое время пристально глядел на меня, затем вернулся к поеданию десерта. В его плечах чувствовалось напряжение, которого не было раньше, словно на них вдруг легла невидимая глазу тяжесть. Я же, как идиотка, продолжала болтать:
