Едва волоча ноги, дошёл он до Чаяна, упал на колени рядом. И понял только, что закрыл глаза, чтобы не смотреть. Не видеть его лица застывшего. Толкнулось в голове камнем неповоротливым мысль: как случиться могло такое? Ведь не могло. Не может… Леден подсунул руки под тяжёлое тело брата и встал вместе с ним, не обращая внимания на дрожь в напряжённых мышцах.
— Леден! — окликнул кто-то.
Он и головы не повернул. И пока шёл до шатра всё слушал, склонившись, пытаясь уловить хоть малый вздох, что сорвался бы с губ Чаяна. И не смотрел на него. Не мог.
Елица была внутри. Связанная по рукам и ногам: видно, вырваться пыталась. Встретила она Ледена взглядом остановившимся, как будто знала уже всё. И смотрела неподвижно, мёртво, пока шёл к ней. Всхлипнула вдруг и дёрнулась, отворачиваясь.
Леден опустил Чаяна перед ней, снял с пояса брата нож и быстро разрезал путы на её руках и ногах. Бездумно размял пальцами хрупкие запястья, лодыжки холодные, пачкая кожу её светлую собственной кровью.
— Еля, — прохрипел. — Мы можем сделать так, как с Раданом тогда? Можем его спасти?
Княжна повернулась вновь к нему и взгляд на брата опустила. Побелели её губы до синевы холодной. Метнулись две дорожки мокрые по щекам вниз — и слёзы оставили на рубахе её два тёмных пятнышка.
— Он мёртв, Леден, — шепнула она едва слышно. — Тут нельзя помочь. Даже ты не сможешь.
Леден наконец посмотрел на Чаяна, и забилось дыхание в груди ворохом сухого песка. Мёртв ведь — и правда. Умер уже тогда, верно, как не отбился он ещё от княжича с ватажником его. И стылые глаза брата смотрели перед собой, выделяясь ярко на перемазанном в бурой крови лице. Елица заплакала тихо, опустив голову, подтянув к груди колени. Рыдания её всё разрастались, становились громче. А в голове Ледена не было ни единой мысли. Ни единого проблеска. И боль билась уж не в кисти порезанной, а может, и сломанной даже, а по телу всему — такая же сильная.
— Ты ранен, — Елица качнулась к нему теплом своим, подалась всем телом. — Леден. Слышишь меня? Кровь льёт.
Он поймал её лицо в ладони и рванул в себе. Вдавил в грудь свою, просто желая, чтобы она была рядом с ним, касалась его и дышала ему в шею. Цеплялась пальцами за рукава и уговаривала, уговаривала отчаянно — поберечься. Она вырывалась, проклиная его, укоряя невесть в чём. Убирала руки его и прижималась вновь — сильнее. Плакала — и слёзы влагой тёплой оседали на коже, даруя странное облегчение.
— Я люблю тебя, Елица, — пробормотал Леден в её макушку первое, что пришло в голову после гулкой пустоты.
Она замолчала, просто осев в его руках неподвижным кулём. Он чувствовал, как вздымается её спина под ладонью. Второй рукой он уже и пошевелить не мог. Княжна держала его поперёк пояса крепко — и губы её касались шеи — влажные, дрожащие.
Гомонили озадаченно кмети снаружи. Разгорался вновь костёр, почти затоптанный. Освещал стены шатра неподвижного и фигуры воинов, что неспешно ходили по устланной телами поляне. Они как будто не знали теперь, что делать. За что схватиться вначале.
Зато Леден знал теперь, что будет дальше. Что ещё должно им сделать — вдвоём с Елицей. И тогда… Может, тогда хоть немного полегчает на душе.
ГЛАВА 21
Свободный ветер гонял по Курганному полю кудель дыма. Он проносился над землёй, терялся среди берёз и сосен, золочёных лучами Дажьбожьего ока, и растворялся совсем.
Огонь на краде Чаяна уже спал, потрескивали ещё брёвна, сыпался пепел, расползаясь в стороны. Как остынет — соберут всё, что осталось — и укроют в кургане высоком — под Остёрском, вестимо. Хоть отправляться в последний путь по Смородине ему пришлось и вдали от родного дома. Пронёсся ветер вдоль луга, на котором сложили погребальный костёр, бросил в лицо запах гари — и Елица не удержала всхлипа громкого, торопливо стирая с щеки скользнувшую по ней слезу. Дух смерти и праха — он совсем не подходил Чаяну, всегда полному жизни, щедро раздающему её силу всем, кто нуждался. И ей тоже.
Леден обнял за плечо и к себе прижал. Она уткнулась в его грудь и тихо заплакала, в который раз за эти дни давая себе волю. Стояла неподалёку Зимава, бледная, словно каменный столп обледеневший. Склонили головы перед крадой воеводы — все до единого оставшиеся живыми в схватке с зуличанами. Те отступили тут же, как прознали, что княжич их Гроздан погиб. Забрали и тело — да скрылись по реке на ладьях в своей стороне. Теперь ответ им держать перед Мстивоем, что не уберегли. Остатки косляцких отрядов умчались в степи свои и затаились, опасаясь теперь, верно, что наведаются к ним обиженные, захотят с кем из ханов ближних поквитаться. Да пока не до того было, чтобы месть лелеять и строить замыслы о возмездии.
Как потухли последние всполохи огня на обрушившихся брёвнах, захлопотали вокруг волхвы, завершая обряд. Леден отступил от Елицы и подошёл ближе к пепелищу, постоял немного, прижимая к груди перевязанную ладонь, словно обратился мысленно к брату. А после возложил сверху на краду меч его — суждено тому в курган с хозяином отправиться.
— Пойдём, — он вернулся и взял Елицу за руку.
Они направились обратно к Велеборску, через всё Курганное поле, укрылись в стенах крепких, которые нынче неприятелю не покорились, а теперь распахнутыми оказались для той, которая готова была принять наследие отца, но не хотела.
По-другому она намеревалась поступить. По другому пути отправиться — но обязательно рядом с Леденом. Княжич оставил её пока в горнице одну, дать отдохнуть немного перед тем, как начнётся тризна по Чаяну, а после и страва щедрая, чтобы приняли его Чертоги Богов с радостью — и Перун в войске своём место почётное ему отвёл. Уже вовсю шумели во дворе, вокруг выставленных там столов: даже гридница большая не смогла бы теперь вместить всех, кто желал почтить остёрского княжича, который бросил войско своё на защиту велеборцев.
Она присела у окна, стянула с головы повой, не наклонившись за упавшим на пол очельем с колтами. Не могла она ещё поверить, что нет больше Чаяна. Не могла принять, несмотря на то, что сотворил он немало глупостей. Да одумался ведь! Разве заслужил такой расплаты?
Тихо дверь скрипнула, почти неслышно. Даже не повернув головы, Елица узнала Зимаву. Та и вовсе последние дни осунулась, словно жива из неё вышла вся до капли. Тоже немалых бед она натворила, как пришлось Елице из Велеборска уехать. Да только наказывать жестоко её за то не хотелось. Она сама себя наказала. Мыслями вечными о том, что Эрвара убила, поддавшись слабости и страху. Наказала ещё и тем, что сына её теперь воспитывать будет Доброга, а ей придётся вернуться в Логост, порядком подпаленный, но всё ещё крепко стоящей на той земле, где его возвели.
— Я завтра поеду, — словно отвечая мыслям Елицы, проговорила княгиня. — Коль не позволишь сына дождаться…
— Не позволю, — та качнула головой и перевела на неё взгляд. — Чему ты можешь научить его? Как воспитать, если собственные деяния никак оправдать не сумела? Хватит. Езжай. Ему без тебя лучше будет. А там свидитесь. Как время минёт.
Зимава вздохнула и вдруг положила ладонь Елице на плечо.
— Мне тяжело было потерять всех. Всех почти — по своей вине.
Елица ударила её по запястью, сбрасывая, соприкоснулась с кожей холодной — и словно вспышка яркая выглянувшего из-за туч Ока ослепила на миг. Княгиня отшатнулась, кривя губы, но она вскочила и теперь — напротив — удержала её руку. Зимава нахмурилась, вглядываясь в её лицо. Почти мёртвой она была, застывшая её душа не шевелилась, не несла света. Но то, что билось внутри неё — под сердцем самым — виделось горячим, трепещущим комочком.
— Ты должна его уберечь, — проговорила Елица, отпуская руку княгини.
— Кого? — не поняла та в первый миг, но ахнула вдруг, прижимая ладонь к животу.
Покачнулась — и пришлось её под локоть поддержать, а то и упала бы, наверное. Вошла в горницу Мира и, застав женщин почти в обмороке, подбежала, налила воды в кружку и подала Зимаве, вопросительно и тревожно глядя на Елицу. А та и сама не понимала, как случилось такое, как смогла она увидеть жизнь, что уже зародилась в женском лоне. Так ясно — никаких сомнений быть не может.
