Альдна на миг растерялся, повертев головой, он указал рукой направо от себя. Они столько плутали, что ему даже по солнцу не удавалось определить, в каком направлении нужно идти, и потому надеялся больше на удачу.
Сэкдан ухмыльнулся и, повернувшись к брату, зачем-то кивнул, после чего протянул руку и сказал:
— Дай свой лук.
Боясь спрашивать "зачем", Альдан снял из-за спины свою драгоценную ношу и протянул ему, с любопытством наблюдая за тем, что тот будет делать. Может, подарит ему свой лук? А он у него просто загляденье, как хорош.
Сэкдан же осмотрел потрёпанное от времени и частого использования древко и вполне годную тетиву, после чего резким движением сломал лук о колено.
— Нет! — выкрикнул Альдан чуть ли не со слезами на глазах видя, как самое дорогое, что у него было, треснув, переломилось пополам.
— Теперь давай сюда стрелы, — брат силой дёрнул колчан так, что Альдан согнулся в три погибели, пока тот стаскивал его со спины. От потрясения он почти ничего не соображал, а глаза, на которые наворачивались слёзы, были прикованы к сломанному луку.
— Без наконечников, — хмыкнул рядом Мавдан.
— Ты, малявка, даже стрелы детские взял. Ими и белку не убьёшь!
— Зачем ты сломал мой лук? — потрясённо посмотрел на брата Альдан. Он всё ещё надеялся, что это часть испытания и ему просто подарят новое, лучшее оружие. — Я бы хранил его как память или подарил кому-нибудь из младших.
— Угомонись, — сильная затрещина свалила мальчика на землю. — Ведёшь себя, как девчонка. — Сэкдан высыпал стрелы на землю и наступил своим сапогом, ломая и втаптывая их в землю. После чего повернулся к брату. — И ты ещё боялся, что мелкий опасен.
— Я опасался не того, кто он есть, — сказал Мавдан, даже внимания не обращая на его всхлипы. — А того, кем может стать. Ты посмотри на него. Похож на ту шлюху, свою мать, от которой наш отец потерял голову. Ещё молокосос, а бабы уже на него засматриваются, а что будет, когда пацан вырастет? Да и видел я, как он стреляет...
— Да не разукрась ты своё лицо, тоже бы от баб отбивался, — усмехнулся Сэкдан, глядя на множество глаз, что смотрели на него с лица брата. Зрелище действительно жутковатое. По племени ходили даже слухи, что он видит всеми этими глазами.
— Не в этом дело, — недобро сощурился тот. — А в том, что однажды он сможет быть для нас угрозой и поэтому надо его устранить уже сейчас. Чтобы потом не было проблем.
Альдан пытался не заплакать от жгучей боли от удара по скуле, чувствуя, как по лопнувшей губе стекает кровь, и потому едва улавливал суть разговора братьев, но чётко услышал последние слова. И никак не мог в это поверить. Поднявшись, он со смесью ужаса и изумления смотрел на тех, кого раньше боготворил.
— Вы хотите меня убить?
Оба они повернулись и смерили его пренебрежительным взглядом, будто тот не более чем назойливая муха.
— Посмотри-ка, щенок не так уж и туп.
— Но почему? Что я вам сделал?
Сэкдан сделал шаг к нему, и Альдан внутренне сжался, ожидая ещё одного удара, но не мог отвести потрясённого взгляда.
— Потому что, щенок, мы тебя ненавидим, — сказал он, злобно глядя младшему в глаза. — С самого твоего рождения. Терпеть не можем. Я бы придушил тебя ещё в колыбели, да всё надеялся, что сам сдохнешь.
— Давай, заканчивай ты это дело, — вздохнул Мавдан и брезгливо отвернулся. — Нам надо ещё поохотиться, чтобы не возвращаться с пустыми руками.
— Но как так? — продолжал вопрошать Альдан, не в силах до конца понять смысл слов. — Мы же братья?
Мавдан даже не удосужился к нему повернуться.
— Мы не братья. Ты просто отродье одной шлюхи, которую оприходовал наш отец. Впрочем, как и многие остальные. Только мы с Сэкданом настоящие братья. — И нетерпеливо добавил: — Давай уже сломай ему шею, и пойдём.
Альдан так и продолжал стоять, не в силах даже сдвинуться с места, и потому очередной удар, который пришёлся ему прямо в живот, был настолько сильным, что мальчик упал прямо на землю. Слёзы брызнули из глаз, и он не мог понять, от чего ему больнее: от удара или от услышанных слов.
Лёжа на земле Альдан получил ещё несколько ударов по животу и спине. Один из них сломал ему руку, а возможно, и ещё что-то. А удары всё продолжались и продолжались. От боли даже дышать становилось невыносимо. А в ушах всё раздавался и раздавался треск дробящихся костей. Его дробящихся костей... звук, который забирал с собой все его мечты... стать лучшим лучником, лучшим воином, заслужить признание воинов племени, заслужить гордость отца, заслужить уважение своих кумиров...
Боль, которая взревела в его ломающемся теле, похоронила всё это...
Но вскоре он перестал обращать внимание и на неё, так как знал, что сейчас умрёт... и она тоже уйдёт. Поэтому Альдан просто лежал неподвижно и даже не шевелился, возможно, поэтому удары прекратились, и его, наконец, оставили в покое.
Через замутнённое сознание до него донеслось:
— Похоже, сдох.
— Обязательно было так долго возиться? Можно было просто сломать шею. Или нож воткнуть. Смотри, все сапоги заляпал.
— Ничего, пока дойдём, оботрутся о траву.
— Лучше перережь горло на всякий случай, вдруг молокосос просто без сознания.
— Да какая разница. Даже если жив, всё равно волки догрызут, а не догрызут, до дома по любому не доберётся. Он и целым бы не добрался.
— Ладно, пошли уже.
Альдан слышал как хрустят ветки под ногами убийц, а потом тишину, разбавленную шелестом листьев и криками птиц. Когда он понял, что остался совсем один, живой, и никто не придёт, не поможет, не спасёт, не уберёт боль, отчаянье накрыло его с такой силой, что он начал задыхаться и захлёбываться собственными слезами.
Он не знал, сколько так пролежал. Несколько часов или дней. Не знал, почему его не тронули волки, на которых надеялись его братья. Но когда его глаза открылись, было уже темно. Он знал только одно: когда темно, нельзя находиться на земле. Охотники не раз говорили о том, что если темнота застала вас в лесу, надо забраться на дерево. А ему ни за что не подняться даже на ноги, не то что куда-то карабкаться.
Альдан понял, что если продолжит вот так лежать, то лишь сделает им услугу... Волна ненависти поднялась в нём с такой силой, что, превозмогая боль, он вытянул руку и попытался ползти. С одной рукой это было нелегко, так как вторая могла лишь болеть и безвольно болтаться. Возможно, она больше никогда не сможет действовать...
Но ему было всё равно. Всё, о чём в этот момент мог думать мальчик, — это о мести. О том, чтобы выжить и отомстить. Ему всё равно как! Но он не сдохнет здесь. Он выкарабкается и перережет им всем глотки, вспорет животы и выколет глаза.
