задрожали от нашего обоюдного рычания, и как Нинор удалось нас перекричать – непонятно.
– Я знаю, что этому плевать, но не тебе, Дар! – оказалась она не пойми как рядом, сверкая на нас черными глазами. – Никогда еще мне не выказывали такого неуважения, чтобы на моих глазах своих родителей душить!
– Только тронь ее, – посмотрел я в злые глаза отца. – Младшая дочь Гданьского – моя избранная, тебе понятно?!
Я опустил руки и сделал шаг назад. И, не дожидаясь его ответа, кивнул Нинор и направился прочь.
Он не посмеет ничего сделать с Ромалией. Оставалось только решить самому, сколько я еще дам ей свободы. Потому что когда придет время закрыть все двери и окна… она будет против.
* * *
Я заглушила мотор, еле втиснув мотоцикл между тачками, набитыми на парковке у здания отдела. Как обычно. После леса столичный воздух кружил голову обилием запахов и технических выхлопов. Можно было бы заехать во двор, где поставить мотоцикл проще… но я не могла заставить себя втащить свою «метлу» в стойло. А вдруг понадобится «лететь»? Мало ли чем закончится мой отчет.
С самых ступеней меня неизменно придавливало к полу концентрацией тестостерона и мужского шовинизма. Хотелось прижаться к стенке, слиться с рельефом и скользнуть к шефу по плинтусу. Но я слишком выделялась на общем фоне.
– Гданьская, привет, – выцепил меня взглядом дежурный у стойки. – Ты сегодня рано. Что-то случилось на патруле?
В этот момент сзади промаршировала толпа оперативников, на ходу чиркая зажигалками и, не дожидаясь, затягивая проходную едким сигаретным дымом и громкими обсуждениями дежурства.
– Шеф у себя? – скривилась я.
– Да вроде, – махнул неодобрительно дежурный в коридор, и я под дымной завесой просочилась внутрь.
Дверь в кабинет шефа светилась в конце коридора, но не обещала ничего светлого. Давид Глебович Горький снова орал благим матом на кого-то так, что у меня под ногами пол дрожал. Но показаться руководству было необходимо. Зря я, что ли, шеей рисковала?
Завидев меня в дверях, шеф кивнул на диван у окна и продолжил сотрясать прокуренный воздух кабинета, от чего в нем совсем становилось невыносимо дышать. Кажется, сегодня была какая-то особенная ночь – никто не выспался. Горький теребил мятый галстук, расхаживая перед столом туда-сюда, и тер заросший седой щетиной подбородок:
– …Понятно. Тогда отчет по вскрытию сразу мне. Услышал? До связи.
У меня всегда от его голоса начинали неметь уши, уж не знаю почему. Ему по человеческим меркам можно было дать лет сорок пять. Хорошие сорок пять, а не те, что из офисов выплывают на обеденный перерыв…
– Ромалия, что у тебя? – тяжело опустился на край стола Давид Глебович.
– У меня… – заикнулась я, подскакивая. – Я вчера… патрулировала. И… у меня доказательства появились. В Шолоховке группировка знахарей тянут эфир у людей. Там еще не толпы, но объявления об исцелении…
– Гданьская, в смысле? – перебил он меня, нехорошо сдвигая брови к переносице. – Видео съемка, что ли?
– Да, – выдохнула я шепотом, кивая.
– Ты полезла к объекту?
– Да.
– И?
– И ее пометил какой-то дикий, у которого она спасалась от преследования…
Я прикрыла глаза, опуская плечи, чтобы не вспылить и не врезать Яворскому. Но тот продолжал напрашиваться:
– Сама-то она вам не сказала бы.
Горький, судя по отсутствию звуков, выжидательно ввинчивался в меня взглядом. Когда я подняла на него глаза, Сергей стоял рядом и вызывал прилив дикого жара к ушам.
– Какое твое собачье дело? – прорычала я, понимая, что никакого контроля в моем распоряжении нет.
Волчара хмуро пялился на меня, играя желваками.
– Прямое, – прорычал он.
– Вон вышел, – вдруг обратился к нему Давид Глебович. – Она не маленькая девочка, а полноценный опер. Сама доложит.
– Какой она опер? – потерял границы субординации Сергей, гневно раздувая ноздри. – Я требую ее отстранения! Она – моя подчиненная.
– Да пошел ты! – взвилась я и бросилась на Яворского.
Только шеф встал между нами и так рявкнул, что даже у меня запал сдулся:
– А ну разошлись! Ваши брачные игры мне тут только не хватало смотреть! Яворский – вон. Ты, – указал он на меня пальцем, – села!
– Зайдешь ко мне, – сурово приказал Сергей и скрылся за дверью, не успев рассмотреть мой ответный жест.
Но под гневным взглядом Горького я скрутила средний палец в кулак и опустилась на стул. Обидно было до чертиков. Вот сволочь! Мало того что на весь приют орал, теперь еще и на весь участок. Лучше бы на луну повыл, ей богу!
– Что у тебя на Шолоховских? – вернулся за стол Горький.
Я выложила из карманов куртки носитель с камерой и съежилась еще больше.
– Теперь про дикого.
– При всем уважении, не ваше дело.
– Я несу за тебя ответственность, – угрожающе надавил он. – Что произошло?
– Главный с шавками за мной погнались. А недалеко знакомый жил. Я попросила – спас, – без энтузиазма докладывала я.
– В обмен на метки? – склонил он пытливо голову на бок. – Так не бывает.
– Думайте, что хотите, – перевела я взгляд в окно. – Хотите – увольняйте.
Только в глазах защипало от обиды, а в горле ком стал.
– Так а Яворский нужен тебе? Любишь? – сурово потребовал он.
– Это мое дело, – встретила я его требовательный взгляд.
– Значит, нет.
– Значит, нет.
– А за нос зачем водишь?
– Я не вожу – он сам.
– Рома, как ты здесь оказалась-то? Как отпустил?
– Кто? – моргнула я.
– Спаситель твой.
– Я пушку ему в голову наставила и машину одолжила.
Давид Глебович уронил голову на руку и прикрыл глаза:
– Ром, у тебя было простое задание для девочки…
– Вы только что сказали, что я – опер.
– Ты опердевочка, – надавил он. – Маленькая, красивая и хрупкая. Ты хотела работать – я позволил и взял ответственность, но если ты не включишь голову, я не смогу помочь!
– Мне не нужна помощь, – выпрямилась я. – Я хотела делать работу…
– Ты хотела компенсировать свою бесполезность, как тебе кажется, – сурово оборвал он. – Но это не та цена, за которую нужно кому-то что-то доказывать. Ты меня поняла? – Я не шелохнулась, обиженно сопя. – И что за дикий знакомый? – откинулся он на спинку кресла. – Как вытаскивать тебя будем?
– Никак. Я сама разберусь.
– Ну да, – недовольно заключил он. – Ладно, свободна.
Я удивленно вздернула брови:
– В смысле?
– В смысле, дел у меня по горло. И у тебя, видимо, тоже.
– Не уволите? – неуверенно оторвала я пятую точку от стула.
– Нет. Даже отпуск дам, если ты не разберешься сама…
– В смысле? – застыла я в полуприсяде.
– В смысле, когда ты сама разберешься, тебе может понадобится медовый месяц. – И он отвернулся в монитор, всем видом показывая, что прием окончен.
– И куда
