странных лунных, которые могли бы здесь всё исправить, но не пожелали этого делать.
— Ребёнок. Ты его видела?
— Вы же умеете воскрешать мёртвых, — говорю я невпопад. — Да?
Лунная ничего не отвечает. Она поднимается грациозным слитным движением, и золотой свет соскальзывает с её кожи.
— Она его не видела, — говорит она своим спутникам.
— Ллинорис не будет довольна, — усмехается перевёрнутый.
— Ллинорис никогда не бывает довольна, — ворчит квадратный.
И они уходят, не оборачиваясь. За ними тянутся не по-полуденному длинные тени, рваные и тёмные, будто лунные забрали в себя весь свет, и для дороги ничего не осталось. Завтра золотая женщина скажет, что «это место померкло», и перевал в Марпери будет перекрыт со стороны лунных стеклянными воротами. Ещё через два дня на склоне поставят мраморную статую рыцаря, и лунные уйдут из города по грунтовой дороге: эти трое будут сидеть в обитом розовым шёлком палантине, а нести его будут безмолвные люди в таких же розовых сплошных масках без прорезей для глаз.
А в сторожку я так и не зашла.
— Эххей! Гаре, сыграй весёлую!..
Гаре не подкачал: его пальцы ловко перебирали гриф четырёхструнки, складывая бой в танцевальный узор.
Сегодня в ночь жгли костры и плясали. И, хотя завтра всем нам предстояло снова строчить и обмётывать, Поющая Луна — не тот день, который принято пропускать в Марпери.
Когда осень вступает в свои права, деревья тускнеют, а дым стелется ниже, городок будто одевается в мрачный тяжёлый плащ. В нём трудно дышится, в него не хочется просыпаться, и потому Поющую Луну празднуют в леске неподалёку от станции, среди рослых, лысых у земли ёлок, в прозрачном, усыпанном иголками леске.
Ребята натащили поваленных стволов и сложили из них здоровенный многогранник, в центре которого, в яме от выкорчеванного пня, развели костёр; девчонки застелили туристический складной столик парадной клеёнкой и настрогали овощной салат в таз для белья. Небо было чистое, и розоватая сентябрьская луна охотно заглядывала на праздничную поляну. Пока Гаре играл, рябая Абра священнодействовала: в чугунном котелке она замешивала плохонькое баночное пиво с мёдом и специями, чтобы превратить его в напиток богов.
— Идём с нами в круг?
— Пойдём, пойдём!
— Растрясём!
Я засмеялась и позволила увлечь меня в диковатый танец. Гаре играл плясовую песню о полуденницах, Сулия взмахнула платком, а обычно тихая Ксави вся раскраснелась и выделывала такие фортеля, что даже смотреть страшно. Я надела поверх штанов широкую юбку-солнце с вырисованными на ней яркими цветами, и тяжёлая ткань била по ногам, крутилась, кружилась.
— Эххей!
— Стаканы, давайте стаканы!
— Ммм, пахнет-то как…
— Абра! Скажи честно: в чём секрет? Я в том году записала рецепт и моему наварила, так такие помои вышли!
Абра хмыкнула и горделиво стукнула себя ладонью в грудь. Вкус — он, мол, не в пропорциях, а в душе; если по рецепту варить — так одна Полуночь тебе и поможет.
— Я слышала, — вмешалась я, лукаво подмигнув Абре, — что в одном городке к востоку есть семейство, и они плюют в сыр, пока он расстаивается. А если не плюнуть, или если плюнет кто чужой, сыр не удастся!
— Фуу, Абра! Ты что, харкнула туда?
— Тебе-то какое дело? Алкоголь! Всё обеззаражено!
Девчонки прыснули, а Абра плеснула мне в кружку ещё гретого пива.
— Ох, если б бригадирша видела, так бы кричала!..
— Так вон же она.
— Где?!
— Там, у мельницы. Не слышите, что ли?
Я, как ни напрягалась, не смогла бы сказать, — правда ли суровая бригадирша отмечала Поющую Луну, как мы, бездельники и тунеядцы. Троленка, летучая мышь, слышала много лучше любого из нас, знала всё обо всех и жила сплетнями о чужих ссорах. Её пара, толстокожий лось, тоже работал на фабрике, гонял грузовик туда-сюда; они приехали, как все, вахтой, года четыре назад, да так и остались, и успели даже родить очаровательную большеглазую дочурку.
— Моя в октябре приедет, — прогудел добряк Чим и принялся рассказывать про суровые зимы Медвежьего Угла, откуда по снегу не выбраться даже до станции, только и остаётся, что ждать весны.
Потом кто-то в стороне запел, — тонким девичьим голосом, который тут же перекрыли другие, громче и ярче. И, когда первый куплет, про путников, ступающих во мрак гниющего болота, подошёл к концу, весь маленький лес под Марпери, кажется, подхватил припев.
Никто не знал точно, откуда взялась эта песня, и почему её надо петь в Поющую Луну, и зачем жарить грибочки над живым огнём, плясать и вязать на еловых стволах ленты. Но мы делали это каждый год, и каждый раз это бывало легко и весело.
— Эхей! — крикнул Гаре и ударил по струнам.
И освещённый десятком костров лес отозвался:
— Хххей!
Тогда Абра разлила по кружкам ещё, и стало совсем хорошо.
— А как вы думаете, — спросила я, когда тьма совсем сгустилась, а двое беспарных ребят уселись по бокам от светловолосой Марицы и принялись расплетать ей косы, каждый со своей стороны, — почему бы не сделать в Марпери горнолыжный курорт?
— А нахрена? — грубовато отозвалась Абра. — Дорогая игрушка-то!
— У нас отели без дела стоят, — горячечно возразила я. — И уже укреплён склон! Это же должно быть очень выгодно. Только представь, канатную дорогу построят! И по зиме…
И мы заспорили про лыжи, про склоны и курорты, про бизнес и большие деньги, затем про политику, экономику и волков, а после того ещё — про судьбу и космос. А когда все выдохлись и разомлели, а песни закончились, я пошевелила палкой головёшки в костре, закуталась плотнее в шерстяной платок и стала рассказывать.
— Однажды, — произнесла я, глядя в пляшущие над углями искры, и слово упало в еловые иголки булыжником, — Тощий Кияк пожелал узнать, что скрывается за горизонтом…
Тощий Кияк пошёл к колдуну, и тот сделал ему волшебное стекло, через которое он мог бы смотреть на горизонт. Тощий Кияк пошёл к лунному, и тот дал ему камешек, чтобы рисовать им в воздухе. Тощий Кияк пошёл к самому Большому Волку, и тот отобрал у него судьбу и дал другого зверя, самого выносливого коня, который скакал быстрее ветра, не касаясь земли.
Тощий Кияк шёл к горизонту много месяцев. Он сносил свои железные сапоги и выпил за время пути целое озеро. Он пробирался через колючие чащи, шагал по дну штормового моря, взобрался на гору, на которой не гнездятся птицы.
Так он и шёл к горизонту, пока не истлел и не стал песком.
А совсем поздно, когда даже звёзды на фиолетово-синем
