холодный воздух.
Госпожа Сон Йонг упала в ноги Лан, вновь потеряв сознание. Нагиль переживал второе рождение, не понимая, сможет ли очнуться поутру и быть собой, а не Зверем.
* * *
Йонг выныривала из тяжёлого мутного омута, глотала ртом тёплый воздух, и её снова уносило на самое дно. Дно чего? Она не знала, находится ли в море или по ту сторону жизни, не чувствовала тела и его потребностей – ни пить, ни есть не хотелось, даже о дыхании приходилось напоминать себе через раз.
Она помнила, что с её рук и плеч слезла кожа, а ноги превратились в змеиный хвост, но теперь это не вызывало ни страха, ни боли, не злости. Даже смерть Вонбина – его бледное лицо с брызгами крови так и стояло у Йонг перед глазами – теперь стала воспоминанием и потускнела. Эмоции из Йонг кто-то высосал, иссушил сердце и сделал её безучастной и безропотной. Ей было прежде так больно, и она так молила о прекращении этой боли, что вызвала, должно быть, древнего духа, змею из зодиакального цикла, и та обратила страдания пустотой.
Если бы Йонг пожелала, она провела бы в беззвучном и безграничном омуте годы и годы. Она смотрела, как ночи сменяются днями, как луна и солнце борются за власть над небосводом в своём вечном цикле, как звёзды рождаются и умирают далеко-далеко от Земли. Её жизнь и жизнь каждого, кто населяет планету, казалась крохотной и незаметной, и Йонг думала: «Вот оно. Люди искали смысл жизни вокруг себя, а он всегда был внутри. Нет ничего важнее Великого цикла, но Великий цикл – не только смена стихий в кругу Лазурного Дракона. Это смена времени года, дня и ночи, человека прошлого и будущего».
Это я-ребёнок и я-подросток, я-взрослый и я-старик, преисполненный опыта. Мы проходим Великий цикл, каждый по-своему, и начинаем его заново, круг за кругом, год за годом, пока живём, от рождения и до самой смерти.
Мы и Лазурный Дракон, и Алый Феникс, и Жёлтый Единорог, и Белый Тигр, и Чёрная Черепаха. Если мы живём в гармонии с собой, Великие Звери помогают нам. Они не отвернулись и не ушли в недра гор или на дно морей, они остались жить в нас и присматривают за нами. Каждый день. Год за годом. Живут в каждом из нас.
Иногда Йонг слышала голоса, и память вытаскивала из мутной воды лица Ким Рэвона – воспоминания о днях, проведённых в институте, были бледными, но казались настоящими, – и Мун Нагиля. Его лицо Йонг видела в ярком жёлтом свете, будто подсвеченное огнём со дна моря, и с трудом верила, что оно могло быть настоящим.
В реальном мире нет драконов. И в Чосоне их не было. Все, что Йонг увидела рядом с Нагилем, было сном, фантазиями, навеянными сагыками. Ей хотелось приключений, и она придумала себе сказку.
– Ты можешь выбрать, во что верить, – шептал голос внутри и снаружи Йонг. – Выбери, и оно станет твоей единственной правдой.
И Йонг почти выбрала. Выбрала безопасность и привычный ей мир, родных и близких людей, которых знала всю жизнь. Память заботливо подкидывала ей всё новые воспоминания из прежней жизни – без мифических существ, без легенд о Великих Зверях и без Глаз Бездны, которые забрасывали её в параллельные вселенные.
А потом она услышала – размытое очертание звуков, а не сам голос: «Я делаю это, чтобы защитить», – и Йонг потянуло к поверхности остаточное воспоминание-сон. Она вынырнула, вздохнула, открыла глаза – свет больно резал даже сквозь веки, а теперь смотреть на белый мир, окутывающий Единое море, было в сотни раз сложнее. Но Йонг заставила себя остаться, не поддалась желанию уйти вновь на самое дно.
И услышала ещё слова и ещё голоса.
– Сон Йонг. Йонг.
Она помнила своё имя. И помнила человека, который её звал. Он сказал, что в его мире существуют драконы, и он был последним из них. Он умел обратиться Зверем и вернуться в человеческий облик. И он давал обещания, в которые ей страшно было поверить. Но теперь она больше не боялась.
Выбери меня.
– Выбери, и оно станет твоей единственной правдой.
И Йонг выбрала.
Выжившая часть драконьего войска вместе со своим капитаном спешно покинула город, оставив его под защитой какого-то прибывшего недавно генерала. Чунсок вёл переговоры и мотался из небольшого селения близ Кыма до Конджу каждый день. После возвращения в лагерь он обычно приходил справиться о здоровье Гаин и других Дочерей, пострадавших во время осады.
К Йонг пуримгарра заходил тоже. Неловко топтался в дверях, с трудом помещаясь в дверном проёме, кланялся ей, как только ступал в отведённую ей комнату гостевого дома, и кашлял вместо того, чтобы ответить даже на простые вопросы.
Чунсок докладывал о делах вне селения – корейское войско какого-то генерала расположилось в городе, японцы торчат на берегу, между ними наладился хрупкий мир согласно договорённостям (каким, Йонг не сообщали), горожане восстанавливают силы, Лан ругает Когти Дракона за безалаберность. Что с капитаном? Чунсок отводил взгляд всякий раз, как Йонг осмеливалась спросить о нём, и спешно прощался и сбегал.
Что с Мун Нагилем?
Дочери говорили, что он занят в городе и навестит Йонг, как только освободится. Йонг молчала о том, что помнила себя в навеянном имуги полусне. Вам нужна помощь, сыта-голь? Нет, Юна, мне нужен твой капитан.
Лан заходила к ней утром и вечером: осмотреть тело, наложить травяной жмых на плечи и скулы, поругать Йонг за то, что та не может лежать спокойно.
– У меня будут пролежни, – сипло сопротивлялась Йонг.
– Скажи спасибо, что не змеиный хвост и язык, – ворчала шаманка и покидала её до следующего визита.
Её разместили в старом гостевом доме – теперь здесь каким-то чудом хозяйничали мальчишка Ган и его дед, – рядом с ней всегда находились Юна и Чхонги, обе бледные и будто постаревшие на несколько лет. О Дарым и других, кто погиб в ночь осады, старались не говорить.
Их сожгли за городом, на западном холме, всех разом. Именные таблички каждого погибшего защитника Конджу разместили в главном павильоне монастыря по обе стороны от золотой статуи Будды, и каждый день монахи молили Великих Зверей позаботиться о душах умерших. За одни лунные сутки в монастыре появилось больше табличек, чем за последние десять лет.
Сидя перед открытым окном своей комнаты, Йонг каждую ночь всматривалась в горящие на городском холме поминальные костры и пыталась
