расслышать песнопения, с которыми провожали мертвецов. Плакали жёны и дети погибших. Сёстры и братья, отцы и матери, бабушки и дедушки. Йонг почти не слышала их отсюда и не могла выдавить ни слезинки. Тело её проснулось, а сознание будто всё ещё пребывало в полудрёме, и кто-то внутри неё продолжал шептать: «Забудь это, забудь их, отринь всё человеческое, закрой сердце, и больно не будет, обещаю…»
«Я сделала свой выбор», – упрямо думала Йонг и жмурилась, гоня прочь видения со дна Единого моря. Лан сказала, что дух имуги покинул её и больше не посмеет тревожить, но даже силы Дракона не хватило, чтобы изгнать змея полностью. Йонг знала, что часть его навсегда останется в ней.
– Сыта-голь! – ахнула Юна однажды вечером, когда принесла Йонг ужин. Она заплетала волосы в слабую косу, и Юна остановилась прямо у лавки с подносом в руках и разом побледнела.
– Что? – почти равнодушно спросила Йонг. Покосилась себе за спину, замечая краем зрения тёмно-зелёный отблеск, тянущийся по позвоночнику от лопаток до самой шеи. – Ах, это. Подарок от имуги. Красиво?
Юна замотала головой и чуть не расплакалась.
– О, прости! – выдохнула Йонг, вовремя сообразив, что вид, должно быть, нельзя было назвать красивым. Впечатляющим – да, но это другое. – Не бойся, я не обернусь змеем. Лан заверила, что опасности больше нет. Это просто след, отпечаток. Как синяк.
– Нет, сыта-голь, – серьёзно ответила Юна. Опустила поднос с едой перед Йонг и отодвинулась, хмурясь. – Это чешуя, змеиная кожа.
– Считай, что тату, – делано отмахнулась Йонг. Потянулась к чашке с рисом и недовольно прошипела, обнаружив, что ужин у неё снова диетический: рис с бульоном, никакого мяса. Чжихо, похоже, больше не заботился о Йонг, раз ей подавали одно и то же с самого пробуждения.
Юна отодвинулась ещё немного. Йонг заметила это и выпрямилась. Обид не было – Йонг прекрасно знала, на что был способен имуги, и страх был логичной реакцией. Не хотелось только, чтобы все пугались её и сторонились, как прежде.
– Можешь никому об этом не говорить? – попросила Йонг. Юна качнула головой. – Пожалуйста? Я не хочу, чтобы все считали меня чудовищем.
Юна немного смутилась и только тогда кивнула.
– Хорошо, сыта-голь. Я не скажу.
Она уже уходила, когда Йонг окликнула её:
– Но если капитан спросит, скажи ему. Может, хотя бы это его заинтересует.
Колкость не помогла: Юна только покраснела и сбежала до того, как успела сообщить Йонг что-то важное о Нагиле. То, что его до сих пор не принесло в покои Йонг всеми ветрами, говорило не о равнодушии капитана. А о том, что держало его вдали от Йонг нечто серьёзнее дел с японцами.
В какой-то день она попросила принести карты из монастырской библиотеки Конджу. Чхонги передала просьбу Чунсоку и вернулась от него вечером со всеми свитками, что сумела найти: монахи в качестве извинений за своего патриарха готовы были отдать Йонг любую мелочь.
– Он жив? – спросила Йонг у Дочери. – Тот монах?
– Его держат в подземельях под статуей Будды, – кивнула Чхонги. – Но скоро казнят.
– Казнят?…
Чхонги ничуть не смутилась.
– Да, сыта-голь. За измену родине его казнят, как предателя. Законы войны.
Йонг смотрела на разложенные перед собой карты, подбирая слова. Заслуживал ли он смерти? За то, что сдал Йонг, его можно было бы изгнать из города, отослать в дальние земли, лишив звания. Кто Йонг для этой страны? Никто, пылинка в солнечном луче. Патриарху можно простить и не такое. Раз Нагиль не сжёг его сразу же, едва узнал о предательстве, может, и казнить его не стоило.
Йонг на мгновение прикрыла глаза – и перед внутренним взором возникла фигура Вонбина: привязанный к столбу, заколотый, как животное.
Нет, монах, допустивший такое, заслуживал не простой смерти.
– Сыта-голь?
Йонг поняла, что почти не дышит уже некоторое время, и резко выдохнула. Она поплачет о Вонбине позже, когда останется одна, без свидетелей. Сейчас ей следовало бы подумать о чёрных дырах.
– Думаю, Бездна уже открыла свой Глаз, – сказала Йонг, тщательно рассматривая карту и пряча взгляд от Дочери. – Скорее всего, это где-то вот в этих истоках Кыма.
Она ткнула в тонкую линию и подняла глаза к внимательно слушавшей её Чхонги.
– Если Тоётоми захочет получить нового дракона, его стоит остановить. Может, кто-то должен охранять чёрную дыру, пока она не захлопнется, как думаешь?
Чхонги не смогла внятно ответить, но едва кивнула. Наверняка и Дочери, и Чунсок всё докладывали своему капитану, и Йонг хотела, чтобы Нагиль был в курсе: то, что она говорила и что думала, было правдой, и она желала бы, чтобы он это знал. Йонг ждала дня, когда шаманка разрешит ей подниматься с постели, – раз Нагиль не шёл к госпоже Сон Йонг, госпожа сама может прийти к Нагилю.
Через несколько текучих, как дурман, в котором она пребывала, пока была имуги, дней Йонг разрешили подниматься и выходить из комнаты. Её придерживали под руки Юна и Чхонги, Йонг спускалась по шаткой лестнице, держась за них и за шершавые перила. Пока они дошли до внутреннего двора, все ладони у Йонг оказались в занозах.
– Аккуратнее, сыта-голь, – сказала Юна и тут же втянула голову в плечи, едва Йонг взглянула на неё посветлевшими после обращения глазами. Дочери теперь не ругали её и не сплетничали у неё за спиной – провожали насторожёнными взглядами и умолкали, едва она смотрела в их сторону.
Сейчас как никогда прежде Йонг чувствовала себя чужой в воинском стане, но намеревалась это исправить. Она ведь сделала выбор, как просила её Лан. И как подсказывал ей имуги. И как хотела она сама. Теперь она сможет помочь Нагилю и его воинам, и те перестанут называть её сыта-голь.
– А где… где сейчас Нагиль?
Юна и Чхонги переглянулись поверх макушки Йонг, пока та не видела, и сильнее сжали её холодные ладони в своих руках.
– Он занят, сыта-голь. Он придёт к тебе сам.
Чёрта с два.
– Тогда могу я повидать Ли Хона? – спросила Йонг. Уж принца-то ей дозволено видеть, верно?
Но Юна и Чхонги совсем растерялись и глаз на Йонг поднять не могли.
– Что? В чём дело?
– Его нет в поселении, сыта-голь, – ответила, запинаясь, Чхонги. – Ты не сможешь его увидеть.
Йонг выпуталась из чужих рук, отошла, пошатываясь, на шаг назад. Упёрлась спиной в лестницу. Происходящее начинало злить её, злость отзывалась тупой пустой болью – будто там, где раньше сидела огромная сила, грозящая вырваться из её тела вместе с яростью, теперь было сухо и одиноко, как
