Внезапно я ощутила резкое движение воздуха, словно кто-то ворвался в комнату, настежь распахнув дверь. Однако сквозь опущенные ресницы я различила, что дверь по-прежнему закрыта. Фон Хельсингер что-то встревоженно пролаял на своем непонятном языке, а Сивард в ответ сдавленно вскрикнул. Вся эта суета не вызвала у меня ни малейшего интереса, мне хотелось вернуться назад, к своим снам. Но тут кто-то из докторов уронил на пол какой-то стеклянный предмет, и звон разбитого стекла заставил меня вздрогнуть. Я открыла глаза, нехотя возвращаясь из мира грез. Поначалу мне показалось, что сквозь разбитое окно в комнату проникают клубы густого тумана. Я несколько раз моргнула, решив, что никак не могу проснуться. Оба доктора, старый и молодой, застыли на месте с выпученными от удивления глазами, а клубы тумана кружились перед ними, становясь все более плотными. Несколько мгновений спустя они начали принимать определенные очертания. Неужели мне на выручку явился ангел, пронеслось у меня в голове.
Форма, приобретаемая туманным облаком, становилась все более явственной. Нет, то был отнюдь не ангел, но зверь в отливающей серебром шкуре, собака-волк с прозрачными голубыми глазами! Я наблюдала за этим чудесным превращением, не понимая, каким образом моим снам удалось ворваться в реальность. Зверь, некогда встреченный мною в Уитби, уставился на фон Хельсингера пронзительным взглядом и, оскалив зубы, испустил грозный рык. Испуганный доктор отскочил в сторону, что-то выкрикивая по-немецки. Зверь набросился на него, прижав к стене своими мощными лапами. Всего несколько дюймов отделяло угрожающе оскаленные клыки от лица фон Хельсингера.
Сивард сделал несколько шагов по направлению к двери, но зверь, резко повернувшись, одним прыжком нагнал его, повалил навзничь и впился в его спину зубами. Сивард, испустив душераздирающий вопль, вырвался, оставив в пасти зверя кусок истекающей кровью плоти. Фон Хельсингер ногой вытолкнул Сиварда в дверь и хотел выскочить вслед за ним, но зверь предотвратил его намерение, метнувшись к нему и вспоров ему шею клыками. Фон Хельсингер, истекая кровью и дико завывая, вылетел в дверь, которая захлопнулась за его спиной.
Я лежала, впав в полное оцепенение. Пес-волк вскочил на постель, улегся рядом со мной и взглянул мне в глаза совсем по-человечьи. Последнее, что я увидела, прежде чем окончательно потерять сознание, — окровавленные клыки прямо перед моим лицом.
Часть шестая
В ЛОНДОНЕ И НА МОРЕ
Лондон, 25 октября 1890.
Я проснулась на широченной кровати под легким пуховым одеялом. Постель была такой мягкой, что мне казалось, я плаваю в море нежнейших перьев. О том, где я, у меня не было даже отдаленного понятия. Судя по всему, мне пришлось совершить путешествие — по крайней мере, тело мое хранило смутные воспоминания о кожаном сиденье и о дорожной тряске. Тогда я пребывала в столь полном оцепенении, что отнюдь не была уверена, жива я или мертва. Быть может, думала я, душа моя покинула этот мир и похоронные дроги везут мое бренное тело в последний путь? Но если я умерла, почему в моей голове роятся разрозненные обрывки мыслей? Не в силах внятно ответить на этот вопрос, я провалилась в крепкий сон без сновидений.
И вот теперь я проснулась, обнаружив себя в совершенно незнакомой обстановке. В комнате царил полумрак, но слабый осенний свет, проникающий сквозь узкие стрельчатые окна, позволял рассмотреть, что стены оклеены роскошными парчовыми обоями темно-фиолетового оттенка. Благодаря этому в комнате словно парила легкая лиловая дымка, в которой, подобно звездам, посверкивали хрустальные подвески, украшавшие огромные канделябры на множество свечей. Таким канделябрам место только в сказочном замке, решила я.
Прямо перед кроватью, на которой я лежала, возвышался резной платяной шкаф впечатляющих размеров, такой старинный, словно он стоял здесь со времен Средневековья. Рядом с ним на стене висел бронзовый щит с французским крестом посередине. Над крестом красовалось изображение королевской лилии, в каждый из лепестков цветка был вставлен драгоценный камень.
На стенах висели также потемневшие от времени картины, изображавшие обнаженных женщин в самых непринужденных и изящных позах. Судя по мастерству, с которым были написаны эти картины, они принадлежали кисти итальянского художника, возможно, даже Тициана.
На столике у кровати стояла хрустальная ваза, наполненная свежайшими белыми розами. Они еще не успели распуститься, но лепестки их наполняли комнату сладким благоуханием, к которому примешивался аромат свежеиспеченного хлеба.
Я провела руками по собственному телу и выяснила, что цела и невредима. Вместо простой ночной рубашки на мне было длинное свободное платье из светло-зеленого дамасского шелка, с треугольным вырезом и широкими рукавами, которые закрывали мои руки почти до кончиков пальцев. Никогда прежде я не носила таких роскошных платьев. Наверное, прежде оно принадлежало королевской дочери, решила я.
До меня донесся скрип открываемой двери, и, вздрогнув, я до самой шеи закрылась одеялом.
— О, она проснулась.
То был знакомый голос. Его голос. Я слышала, как приближаются его торопливые шаги. Теперь он стоял у самой кровати. На этот раз его присутствие ощущалось совсем по-другому. Он был реальнее, чем обычно, и походил отнюдь не на призрак, а на живого мужчину из плоти и крови. Глядя на него сквозь опущенные ресницы, я уже не сомневалась, что вижу его наяву, а не в собственных сонных фантазиях. Тем не менее кожа его испускала легкое сияние, отнюдь не свойственное обычному человеку, и я даже подумала, что, выходя на улицу, он должен привлекать внимание прохожих.
Он опустился на кровать рядом со мной и протянул руку, которой я коснулась своей ладонью. Поразительно, но его тело не имело температуры. Понимаю, это трудно себе представить, но его рука, мужская рука безупречной формы, была не теплой и не холодной, но находилась за пределами земных законов. Эта рука была вполне реальна, и в то же время в ней чувствовалось нечто воздушное и неуловимое, подобное трепетанию скрипичной струны.
Он коснулся пальцами моего запястья, нащупывая пульс, и наклонился надо мной, глубоко вдыхая мой запах. Вспомнив сон, в котором он зубами впивался мне в горло и пробовал на вкус мою кровь, я ощутила легкую внутреннюю дрожь. Но он выпрямился, не дотронувшись до моей шеи.
— Твоя кровь все еще отравлена лекарствами, но ты быстро поправляешься. Ты очень сильная, Мина. Очень сильная.
Его свежие пунцовые губы растянулись в улыбке.
