— Твой оборотень в безопасности, — сказал он. — Пока что.
Джослин проигнорировала свое усиленно бьющееся сердце. Не показывать ничего на лице. Эмоции — это слабость, таков был урок Валентина.
— И Клэри, — сказал он. — Клэри тоже в безопасности. Если тебя это интересует, конечно. — Он медленно, задумчиво ходил вокруг неё кругами. — Я не могу быть полностью уверен. В конце концов, бессердечия матери хватило, чтобы отказаться от одного из своих детей…
— Ты не был моим ребенком, — выпалила она и резко закрыла рот.
Не поддавайся ему, подумала она. Не показывай слабость. Не давай ему то, чего он хочет.
— И все же ты хранила шкатулку, — сказал он. — Ты знаешь, что за шкатулку я имею в виду. Я оставил ее на кухне у Аматис для тебя; маленький подарок, что-то, чтобы напомнить тебе обо мне. Как ты себя чувствовала, когда нашла ее? — Он улыбнулся, и не было в его улыбке ничего от Валентина. Валентин был человеком; Себастьян же был монстром. Он был совсем другим. — Знаю, что ты открывала ее каждый год и плакала над ней, — добавил он. — Почему ты это делала?
Джослин ничего не сказала, и он потянулся через плечо, чтобы коснуться рукояти меча Моргенштернов, висевшего у него за спиной.
— Я думаю, тебе лучше ответить, — сказал он. — Я не испытаю ни малейших угрызений совести, отрезая тебе пальцы один за другим, чтобы потом украсить ими коврик.
Она сглотнула. — Я плакала над шкатулкой, потому что моего ребёнка украли у меня.
— Ребёнка, на которого тебе всегда было плевать.
— Это не так, — возразила она. — До того, как ты родился, я любила тебя, саму мысль о тебе. Я любила тебя, чувствуя твоё сердцебиение во мне. Но потом ты родился и оказался…
— Монстром?
— Твоя душа была мертва, — сказала она. — Я увидела это в твоих глазах, когда посмотрела на тебя. — Она скрестила руки на груди, подавляя желание дрожать. — Так почему я здесь?
Его глаза блестели. — Это ты мне скажи, раз ты так хорошо меня знаешь, мама.
— Мелиорн опоил нас, — ответила Джослин. — Я могу предположить, что это из-за твоего союза с Дивным Народом. По крайней мере, он был. Они верят, что ты выиграешь войну и хотят быть на стороне победителя; кроме того, они любят нефилимов не больше, чем другие народы Нижнего мира. Фэйри помогли тебе атаковать Институты, увеличивая твою армию, пока вы обращали Сумеречных охотников в Темных. В конце концов, когда ты станешь достаточно силен, ты предашь их, так как презираешь в глубине души. — Она сделала долгую паузу, спокойно смотря на Себастьяна. — Я права?
Она увидела пульсирующую жилку на его горле, когда Себастьян выдохнул.
— Когда ты догадалась? — процедил он сквозь зубы.
— Я не гадала. Я знаю тебя. Знала твоего отца, знала его натуру, а ты такой же.
Себастьян все еще смотрел прямо на нее, его глаза были черными и бездонными.
— Если бы ты не думала, что я мертв, — произнес он. — Если бы ты знала, что я жив, ты захотела бы увидеть меня? Воспитать меня?
— Я бы, — начала она. — Я бы попыталась воспитать тебя, чтобы научить тебя правильным вещам, чтобы изменить тебя. Я виню себя за то, кем ты есть. Всегда винила.
— Ты бы воспитывала меня? — Он моргнул, почти сонно. — Ты бы воспитывала меня, ненавидя, как ты это делала?
Она кивнула.
— Думаешь, тогда я бы вырос другим? Как она?
Джослин потребовалось время, прежде чем она поняла. — Клэри, — сказала она. — Ты имеешь в виду Клэри. — Произносить имя дочери было больно; она невероятно скучала по ней и в то же время боялась за нее. Себастьян любил ее, думала Джослин; если он и любил кого-то, то свою сестру, и если кто-то и мог знать, как смертельна любовь такого, как Себастьян, то это была Джослин.
— Мы никогда не узнаем этого, — наконец сказала она. — Валентин отобрал это у нас.
— Ты должна была любить меня, — сказал Себастьян; теперь он казался раздражённым. — Я твой сын. Ты должна любить меня, независимо от того, на кого я похож, похож ли я на нее или нет…
— Правда? — Джослин прервала его в середине фразы. — А ты любишь меня? Просто потому, что я твоя мать?
— Ты не моя мать, — ответил он с усмешкой. — Подойди сюда, позволь мне показать, какой властью наделила меня моя настоящая мать.
Он взял стило со своего пояса, и это заставило Джослин вздрогнуть. Она, порой, забывала, что Себастьян — Сумеречный охотник и может использовать их инструменты. Он начал рисовать на каменной стене комнаты. Руны, которые она узнала. Их мог создать любой Сумеречный охотник. Камень становился прозрачным, и Джослин приготовилась увидеть то, что было за этими стенами.
Вместо этого она увидела комнату Консула в Гарде. Джиа сидела за огромным рабочим столом, покрытым кипами бумаг. Она выглядела опустошенной; ее темные волосы были с обильными вкраплениями белых прядей. Перед ней лежал открытая папка. Джослин видела зернистые фотографии пляжа: песок и сине-серое небо.
— Джиа Пэнхаллоу, — произнес Себастьян.
Джиа дернула головой. Она встала на ноги, уронив папку на пол. — Кто это? Кто здесь?
— Вы меня не узнаете? — в голосе Себастьяна звучала ухмылка.
Джиа с отчаянием глядела впереди себя. Было очевидно, что изображение, которое она видела, не было четким. — Себастьян, — вздохнула она. — Но два дня еще не истекли.
Джослин кинулась к ней.
— Джиа, — сказала она. — Джиа, не слушай ничего, что он говорит. Он лжец…
— Слишком скоро, — продолжила Джиа, будто Джослин ничего и не говорила — и тут она, к своему ужасу, поняла, что Джиа не может видеть ее или слышать. Словно ее там и не было вовсе. — У меня может не быть для тебя ответа, Себастьян.
— О, я думаю, что он у вас есть, — возразил Себастьян. — Не так ли?
Джиа расправила плечи.
— Если ты настаиваешь, — произнесла она ледяным тоном. — Совет вынес решение. Мы не отдадим тебе ни Джейса Лайтвуда, ни Клариссу Фэйрчайлд…
— Моргенштерн, — сказал Себастьян, мускул на его щеке дернулся. — Она моя сестра.
— Я называю ее по имени, которое она предпочитает, точно так же, как и тебя, — ответила Джиа. — Мы не будем торговаться с тобой нашей кровью. Не потому, что считаем ее ценнее крови Нежити. Не потому, что не хотим вернуть заложников. А потому, что мы не можем потворствовать твоей политике запугивания.
— Как будто я искал вашего одобрения, — глумился Себастьян. — Понимаете ли вы, что это означает? Я мог послать вам голову Люка Гэрроуэя на палке.
Джослин ощутила себя так, словно кто-то ударил ее кулаком в живот.
— Нет, не мог, — сказал Джиа. — Если с кем-либо из пленников что-то случится, начнется смертельная война. И мы убеждены, что у тебя есть столько же оснований бояться этой войны, сколько и у нас.
