При неослабевающем интересе публики сменилось ещё несколько сцен, пока, вслед за вновь появившейся дамой в вязаной кольчуге, держась обеими руками за её пыльный шлейф, под уничижительные выкрики продефилировал — иначе не скажешь — долговязый субъект в кричаще-ярком узёхоньком камзоле и с подчёркнуто женственными повадками. Субъект закатывал густо подведённые глаза и поджимал ярко накрашенные губы, пока по приглашающему жестом дамы не появился некто в чёрном, шитом блестящей на солнце, серебристой мишурой плаще. Под свист и восторженное улюлюканье актёр в чёрном отвесил напомаженному субъекту такой мощный пинок в оттопыренный зад, что тот кувырком улетел с помоста.
Диана сдавленно закашлялась, посылая Демиану смеющийся вопросительный взгляд.
Магистр только хмыкнул, проследив эпичный полёт "эльфийского принца".
— Не верьте, — невозмутимо открестился Демиан, — это вымышленный эпизод, не имевший места в действительности.
Не успел он договорить, как на месте отбывшего "принца" возник актёр в соломенном парике и костюме местного покроя. Под приветственные выклики из толпы он вскинул руку, торжествующе демонстрируя некий выхваченный из кармана "принца" свиток с огромной печатью, и ударил по рукам с парнем в чёрном.
Диана иронично выгнула бровь.
— Значит, не имевший места?
— Быть может, фигурально, — признал Магистр.
Тем временем стоявший неподалёку представительного вида господин в роскошного упланде обернулся, возможно, привлечённый их обменом репликами. Скользнул ленивым взглядом по головам тесно стоящих зрителей и уставился на Магистра, отчего исполненная важности физиономия приняла озадаченное выражение. Диана прыснула над замешательством важного незнакомца и потянула Демиана за рукав, проталкиваться подальше сквозь плотные ряды, пока обескураженный господин не придёт в себя и не возвестит во всеуслышание о своём открытии.
Диана не смела и ожидать, что этот день будет принадлежать им весь, без остатка — самый ценный дар из всех, какой Магистр, владевший всем, кроме себя самого, мог ей преподнести. Она смотрела на Демиана как заворожённая, на то, каким он мог быть, каким ему не позволяли стать.
Она первая повлекла его туда, где раскручивались пёстрые круги хороводов, где, словно многоцветная змея, завивалась в петли всё нанизывающая звенья цепочка танцующих. Конечно, герцогиня не знала других танцев, кроме чинного скольжения по роскошным залам, но сейчас тело просило пуститься в не знающую удержу народную пляску, выплеснуться в ней, пока сердце не заколотится у самого горла, пока ноги не взмолятся о пощаде. Уже протискиваясь меж рядов притопывающих зрителей, пригибаясь под сцепленными руками мчащего мимо хоровода, Диана обернулась, посылая Демиану вызов лукаво прищуренным взглядом. Демиан принял его с уверенной полуулыбкой, давая понять, что из них двоих Диана сдастся первой. А в следующий миг их уже подхватили, смыкая новые звенья цепи, чьи-то руки, пронзил бешеный азарт народной стихии.
Они танцевали, не отпуская друг друга взглядами, даже когда рисунок танца разводил их в стороны, предлагая других партнёров. Диана чувствовала, что красива в чужих глазах, что её белый венок и неизменно устремлённый в сторону взгляд интригует мужчин, что влечение тянет к ней чужие руки, но со смехом ускользала из чужих объятий. Она видела, что Демиан, как пламень, притягивает взгляды женщин, с которыми его сводил танец. В Хетани ценился и был привычен совсем иной тип мужской привлекательности, и его сумрачная красота была тревожной, слишком острой, почти нечеловеческой. И всё же Диана никогда не видела его таким светлым, таким человечным. Таким близким.
Как неуютно должно быть здесь его проклятью.
Она насилу вырвалась из очередного хоровода; руки партнёров — скованные звенья цепи — не желали отпускать её; что-то настойчиво-весело твердили в уши заглушаемые вскриками рожков и бренчаньем лютни, неразличимые за перестуком сердца, голоса. Диана не то вышагнула, не то выбежала, задыхаясь от изнеможения и смеха, а хоровод мчался дальше, уже спаяв прореху. В тот же миг рядом с нею появился Демиан. Со смешанным чувством — примерно поровну досады и восхищения — Диана убедилась, что он покинул танец ровно таким же, каким вошёл в него. Даже дыхание не участилось, и одежда оставалась в совершенном порядке, только чуть распустилась лента в волосах, высвободив несколько густых глянцевых прядей. Демиан протянул ей руку, за которую Диана, жалобно охая, с благодарностью и облегчением ухватилась, как за единственную опору в продолжавшем мчаться и вертеться мире.
Под нарядными, соперничающими меж собой в сочности красок навесами имелось всё, чтобы утолить голод и жажду. Для тех, кому недостаточно было перехватить кус на ходу, а желалось устроиться с основательностью, там же, под растянутой тканью и в призывно распахнутых шатрах, расставили крепкие столы и лавки. И, не в обиду замковым поварам, здешние угощения вызывали больше аппетита: быть может, потому что насладиться ими предстояло без слуги, стоящего за стулом. Только пухленькая подавальщица с прибаутками опустила на стол нагруженный поднос: Диана была полна решимости по крайней мере откусить от всего. Ничего лучше она в жизни не ела. А Демиан шутя предостерегал её от обманчиво лёгкого яблочного сидра, сладкого и щекочущего, как газировка.
И когда они наконец покинули гостеприимный навес, на пути попалось очередное искушение: яблоки, сваренные в карамели, алые, как сам грех. Диане тотчас предложила отведать одно торговавшая ими старушка, сама под стать сказочному угощению — маленькая, согбенная и крючконосая, только, в отличие от диснеевской мачехи Белоснежки, облика самого добродушного.
Яблоки манили налитой, источающей густой сладкий запах, спелостью — невозможно устоять.
В одной руке торговки исчезла монета, другой она уже протягивала Диане самый яркий из запретных плодов — тронь и облитая сладостью кожица брызнет пряным соком.
Диана сто лет не ела ничего, что не подавалось в окружении приборов и салфеток. Сейчас сладкая мякоть растечётся по пальцам и подбородку...
— Если усну мёртвым сном, — пошутила, примеряясь к крутому спелому бочк`у, — достаточно силы любви, чтобы меня вернуть.
Пожалуй, следовало прислушаться к словам Демиана, когда он предупреждал о коварном действии сидра, за чьей ароматной летней сладостью скрывалась крепость напитка. Лёгкость, омывающая утомлённое тело изнутри, развязывала язык. Демиан, конечно же, не знал земных сказок, как, вероятно, и предельских. Диана сомневалась, было ли вообще у него детство, в том смысле, какой она вкладывала в это слово.
Словно сдвинули софит, и озарённое светом лицо Демиана на миг кануло в т`ени.
Вероятно, просто стемнело; Диана только теперь заметила: опускались медленные сумерки. Как обычно бывает к вечеру, стихал ветер. Приглушались цвет`а праздника: трепещущие флажки, днём разномастные, теперь стали одинаково контрастными треугольниками на фоне неба; на шатрах выделялись лишь чередования узоров, пестрота сглаживлась, оттенки сливались. Далеко виднелись огни жаровен; на столах зажигали толстые, слепленные из огарков свечи. Среди развлекающих зевак актёров издали выделялась танцовщица с огнём: на какое-то мгновение Диане почудилось, будто видит Искру, но скоро она вспомнила, что та теперь важная дама, супруга и мать, и, конечно, в этот час не крутит рассыпающие искры веер`а, а сидит подле усмирённого огня камина в обществе свёкра или кормилицы.
Грубоватая плясовая музыка глохнет, вязнет; вечер вытягивает, утишает звуки. И уже не манит бег, не нужно никуда бежать. Брусчатка площади зыбко покачивается; Диану уносит плавное течение танца: она не помнит, кто из них двоих и когда начал его движение, но её ладони тянутся к плечам Демиана, а его руки поглаживают, скользят по её талии, и расстояние между ними всё исчезает, и праздничные огни блекнут, а музыка отдаляется.
Сначала ей так кажется, но после Диана понимает, что они и впрямь покинули площадь, сообща переступив черту. Диана ощутила за собой шероховатую опору глухой стены какого-то дома; камни отрезвляюще холодили спину и затылок. Ладони Демиана упирались в кладку по бокам от её головы, и сам он был — тёмный силуэт в колеблемом ореоле отдалённых костров.
