Джессика Гэдзиэла
"14 недель"
Серия: Детективы (книга 2)
Перевод: Mila Rush
Редактор: Eva_Ber
Обложка: Таня Медведева
Оформление: Eva_Ber
Пролог
Кензи 5 лет назад
— Кенз, ты знаешь, что не должна так себя вести. — Риз сидела на моей кровати и наблюдала за мной, пока я примеряла свой пятнадцатый наряд, который все еще был не совсем подходящим. Я могла быть по горло в душевных терзаниях и предательстве, но, по моему личному мнению, это не было причиной, по которой я не могла выглядеть чертовски сексуально. На самом деле, это была еще большая причина, чтобы приложить максимум усилий к своему наряду.
«Броня для тела».
Возможно, именно это мне больше всего нравилось в моде — я могла превратиться в нового человека, сменив наряд. Захотела я остаться одна в баре, но при этом хорошо выглядеть? Я могла бы стать сексуальной школьной учительницей в юбке-карандаше и заправленной блузке, в очках без диоптрий и с убранными назад волосами. Захотела я расслабиться с мальчиками, но при этом оставаться женственной? Я могла надеть узкие рваные джинсы-скинни и простую футболку, но сделать макияж и прическу с особым шиком.
В тот вечер мое сердце было разбито вдребезги, мое доверие приобрело острые грани, я была обижена, но в то же время горда, да, это требовало чего-то особенного.
Я просто еще не могла понять, что именно.
Риз, имея дело с моим дурацким копошением с тех пор, как мы обе были детьми, уже давно перестала убеждать меня, что один наряд лучше другого. Она знала, что это ничего не изменит, если я не буду чувствовать себя в своей тарелке.
Поэтому она держала рот на замке, пока я возвращалась к своему шкафу. На мне был немного не тот наряд. Она промолчала о моей одежде, но не о моих планах на вечер.
— Когда вы с Кэсси идете куда-то, вы всегда становитесь сумасшедшими, — проворчала она, когда я вышла с очередной горсткой платьев и юбок. Никто не носил джинсы в городе.
Она была не совсем неправа. Кэсси, девушка, которую мы знали со средней школы, и с которой Риз никогда не ладила, она была ее полярной противоположностью во всех отношениях. При этом мы с Риз тоже были полярными противоположностями. Возможно, потому что я была ближе по возрасту к Пейну и Энзо, я с ранних лет чувствовала потребность быть крутой, водиться с большими мальчиками; я стала гораздо более жесткой и экстравертом. Риз, будучи самой младшей, наиболее защищенной не только моей мамой, тетями и мной, но также Пейном и Энзо, которые всегда обращались с ней в «детских перчатках», стала замкнутой и слишком милой для ее же блага.
Возможно, я была немного импульсивной и позволяла своему рту часто открываться, хотя изо всех сил старалась больше не сходить с ума, и в этом отношении Кэсси была похожа на меня. Она так и не выросла из своего подросткового бунтарства. Возможно, мы обе все еще чувствовали, что нам есть что доказывать. Мы были близки с двенадцати лет. Я не видела, что наша дружба куда-то уходит, и надеялась, что, в конце концов, она разовьется, что мы обе повзрослеем, но сделаем это в одном направлении.
Но в тот вечер я была рада, что она осталась прежней Кэсси.
Мне нужна была ночь безрассудства.
Она была единственной, кто мог участвовать в этом вместе со мной, с радостью и без лишних вопросов.
— Вы всегда с ней попадаете в неприятности.
— Именно. — Я повесила обратно в шкаф маленькое черное платье, которое было мне немного велико, и облачилась в ярко-розовую короткую, обтягивающую юбку, зная еще до того, как она оказалась на моих бедрах, что это то, что нужно.
— Я поняла, — согласилась она, пытаясь быть разумной. Она никогда не сдавалась. В Риз было что-то невероятно привлекательное, но в то же время раздражающее.
— Эван был придурком.
— Членом, — поправила я, улыбаясь в зеркало на нее, сидящую на моей кровати с кучей моей одежды в желтых пижамных штанах в горошек в семь часов вечера в пятницу, ее волосы были заплетены в боковую косу, ее красивое лицо было совершенно без макияжа, как это было почти всегда. У меня был рот моряка. Как и у нашей матери, тетушек и братьев. Риз редко находила плохое слово. А когда находила, оно редко срывалось с ее языка.
— Член, — сказала она, слегка сморщив при этом лицо. — Но что это доказывает, если ты выходишь на улицу, напиваешься и поднимаешь шум?
— Это доказывает, что я не позволю этому сломать меня.
И это не сломает.
Я не позволю.
Он изменял. Часто. Бесстыдно. Он даже не потрудился сделать извиняющийся или виноватый вид, когда у меня, наконец, появились доказательства, подтверждающие мои догадки, и я предъявила ему претензии.
Это, ну, это было неприемлемо.
Это был печальный факт жизни, что многие парни могут быть неверными. Я научилась не позволять этому доводить себя до истерики где-то в десятом классе. В основном это произошло благодаря моей маме и маме Энзо, и Энни. Поскольку обе они узнали, что состояли в «отношениях» с моим говнюком-отцом в одно и то же время, буквально обе забеременели Пейном и Энзо в один и тот же год, у них выработалось то, что я всегда считала здоровым недоверием и подозрительностью к противоположному полу. Они также научили меня, что ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него разваливаться на части. Этот совет я приняла близко к сердцу.
Ни один мужчина не сломает меня.
По крайней мере, ни один мужчина никогда не узнает, что сломал меня.
«Сурово, мать ее, скривить верхнюю губу».
Это был практически мой девиз на случай сердечных страданий.
И поскольку Эван, скорее всего, гулял по городу, шутил со своими приятелями о том, как облапошил и сделал из меня дуру, что ж, мне нужно было выйти и доказать обратное.
Нормально ли это? Возможно, нет.
Необходимо? Абсолютно, бл*ть, необходимо.
Я не собиралась пытаться объяснить это Риз. Когда дело доходило до свиданий, Риз была на шаг выше монахини. Мы съехались, когда мне исполнился двадцать один год, а она была на полтора года моложе. С тех пор я была уверена, что никогда не слышала, чтобы она говорила о мужчине. Это просто не было главным в ее жизни. Она сосредоточилась на получении степени магистра библиотечного дела. Все ее свободное время тогда уходило на учебу. После окончания университета она устроилась на работу в местную библиотеку, что только еще больше укрепило ее отшельничество. Библиотека была ее церковью, а книги — Библией.
— Какие мужчины тебе нравятся? — спросил ее как-то один мужчина в баре, когда я заставила ее пойти куда-нибудь на день рождения.
— В основном вымышленные, — быстро и правдиво ответила она.
Так что, если мне не нужен был совет по поводу свиданий, который она получила от Джейн Остин, я была предоставлена сама себе.
— Перестань так волноваться, Риз, — сказала я вместо этого, натягивая черный топ и направляясь к своей шкатулке, которая была настолько большой, что представляла собой отдельно стоящую конструкцию.
— Кто-то должен беспокоиться о тебе.
Мы обе знали, что она тихо добавила — «поскольку я больше не могу доносить маме».
У мамы были самые лучшие намерения по отношению к нам, она старалась изо всех сил, несмотря на ужасный район, ужасное здание и ужасное влияние повсюду. Она преуспела с Риз. Она создала из Пейна замечательного человека, хотя он, безусловно, поддался влиянию окружающих, когда присоединился к банде «Третьей улицы» и, в конце концов, возглавил ее. Что касается меня, что ж, мне нравилось думать, что она преуспела и потерпела неудачу в равной степени.
Ее собственная непреклонная решимость сделать так, чтобы мы не оказались в такой же ситуации, как она — без средств к существованию, без надежды и помощи, с тремя детьми, которых нужно было растить в дерьмовых обстоятельствах, — сделала меня сильной, независимой и не принимающей оправданий. Может быть, в какой-то степени. Но из-за того, что она винила себя в потери контроля над Пейном в старших классах, она приструнила нас с Риз. Риз была сама себе надзирательницей и даже не замечала этого. А я? Я замечала. И я взбунтовалась. Правда, я была уверена, что все седые волосы она закрасила из-за того дерьма, через которое я заставила ее пройти. Риз, потому что она была хорошей девочкой и потому что она плохо переносила стресс, обычно сдерживалась как можно дольше, когда знала, что я замышляю что-то нехорошее, прежде чем пойти и рассказать обо всем маме.
