В помещении холодно, воздух спертый, эхо тишины, которая предшествует буре. Вот она, Эмма, с завязанными глазами, ее грудь вздымается и опускается от резких, панических вдохов.
— Что вам от меня нужно?! Отпустите меня! Что вы сделали с Алиной?!
Я срываю повязку с глаз, и ее глаза, дикие от ярости, находят мои.
— Алекс… Ты сукин сын, — шипит она.
— Это была проверка, — говорю я, не утруждая себя приукрашиванием. — И прежде, чем ты вскочишь на свою высокую лошадь, вспомни, что ты не единственная, кого здесь проверяют.
— Зачем ты это сделал, Александр? Тебе это нравится?!
Ее глаза — два пылающих ада, но я не дрогнул. Я встречаю жар с головой.
— Ты думаешь, мне нравится это дерьмо? Что я получаю удовольствие от того, что пугаю женщин и детей? Так мы выживаем, Эмма. Так мы обеспечиваем преданность.
Ее путы звенят, когда она борется, и этот звук гулко отдается в пустоте комнаты.
— А что, если бы я не сохранила спокойствие? Что тогда, Александр? Вы готовы рисковать жизнью ребенка ради своих больных игр?
Я расстегиваю наручники, освобождая ее от кресла.
— Продуманный риск, — признаю я, в моем голосе звучит низкий рык. — Но ты доказала свою правоту, не так ли? Ты сильнее, чем кажешься.
Она потирает запястья, но огонь в ее взгляде не ослабевает.
— Если ты когда-нибудь…
— Оставь это, — прервал я ее жестким взглядом, входя в ее личное пространство, достаточно близко, чтобы почувствовать жар, исходящий от нее. — В следующий раз это может быть не просто проверка.
— Ублюдок! — Взрывается она, ее ладонь с ошеломляющей силой встречает мою щеку. — Ты знаешь, как я испугалась? Ты подумал об этом?!
Я хватаю ее за запястье, останавливая ее следующий удар до того, как он приземлится. Мои пальцы обхватывают хрупкие косточки, а ее зеленые глаза расширяются от шока. Мой гнев вырывается наружу, кипящее пламя распространяется по телу, как жидкий огонь.
— Я не боюсь тебя, — она пытается отстраниться, но я держу ее.
— Успокойся, Эмма. — Говорю я, глядя ей в глаза. Ее грудь вздымается и опускается, а затем она внезапно замирает, ее рот слегка приоткрывается в порыве. Она ничего не говорит, но мне это и не нужно. Я чувствую, как напряжение покидает ее тело, как тяжесть ее забот становится невыносимой.
Тонкие вены на ее запястье манят, напоминают мне о том, насколько она хрупка и уязвима в этот момент. Охрана, которую я обычно поддерживаю, когда нахожусь рядом с женщиной, исчезает, ускользает, когда ее мягкая кожа поддается под моими пальцами. Я чувствую, как кровь пульсирует под моим большим пальцем, ощущаю биение ее пульса. Внезапно я жажду этих ощущений больше всего на свете.
Я отбрасываю ее руку, отступая назад, прежде чем сделать то, что не смогу вернуть. Я бросаюсь словами, зная, что лучше ранить ее словами, чем действиями.
— Ты доказала свою преданность, Эмма. Теперь не бойся, никто не сможет тебя обидеть.
— Думаешь, это делает меня преданной тебе? И я до смерти напугана?
Я не отступаю, мое лицо в сантиметрах от ее лица.
— Страх — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Он помогает быть начеку, помогает выжить. Ты должна быть жесткой, Эмма. Жестче, чем ты когда-либо думала.
Ее дыхание сбилось.
— Ты закончил меня запугивать?
Она бросает мне вызов. Это что-то новенькое, я и не знал, что в ней есть такой огонь, и я не ненавижу в ней это.
И тут я замечаю тонкую красную струйку, стекающую по ее руке.
— Черт, — бормочу я.
Я протягиваю руку, но не как босс Братвы, а как человек, который не может игнорировать первобытное желание защитить. Я осторожно беру ее за руку, осматривая небольшую рану. Похоже, она пострадала во время хаоса.
— Ты ранена, — констатирую я.
— Ничего страшного. — Она пытается отстраниться, но я не отпускаю ее.
— Осторожно, мать твою, — приказываю я, скорее себе, чем ей, с досадой думая о том, что мои люди увлеклись. — Я разберусь с ними позже.
Все, что угодно, кроме совершенства, означает наказание.
Я тяну ее вперед, не обращая внимания на кровь, размазанную по моей руке. Она дрожит. Возможно, она боится меня. Мне нужно, чтобы она знала, что я не тот, о ком говорят. Мне нужно, чтобы она почувствовала, что это правда.
— Я не причиню тебе вреда, Эмма. Я не такой. Я провожу большим пальцем по порезу, пытаясь убрать кровь.
Я притягиваю ее ближе, и она вздрагивает, когда моя рука соприкасается с ее раной. Вид ее крови на моей коже не пугает меня, это не первый раз, когда я испачкался. Но впервые я что-то чувствую по этому поводу.
Ее кожа мягкая, контрастирующая с грубостью моих рук.
Она смотрит на меня, ее глаза ищут что-то в моих.
— Почему? Зачем все это?
Я отпускаю ее и отступаю назад, нуждаясь в расстоянии, чтобы восстановить контроль.
— Грейс. — Я выдыхаю. — Оказывается, она была крысой. И поскольку именно она наняла тебя…
— Ты хотел проверить меня. — Она прерывает меня, обводя взглядом грязный склад.
— Именно. — Я смотрю ей в глаза, чтобы она увидела серьезность в моем взгляде. — Теперь ты понимаешь, что это такое?
Она кивает, но в ее чертах появляется нотка отчаяния.
— Я прошла ваш тест. И что теперь?
Я складываю руки, рассматривая ее.
— Дальше мы сделаем так, чтобы этого никогда не повторилось.
— А если мне это вообще не нужно?
— Тогда ты вольна уйти, — говорю я прямо. — Но знай: если ты останешься, то станешь одной из нас. А мы защищаем своих.
— А Алина? Что с ней?
— Благодаря ей мы все здесь, — говорю я, чувствуя редкий неровный ритм в груди. — Она всегда будет в безопасности.
Позиция Эммы расслабляется, молчаливо принимая предложенное мной перемирие.
— Хорошо, Александр. Я останусь. Ради нее.
— Хорошо. — Я киваю. — А теперь пойдем.
Я протягиваю ей руку. Она колеблется секунду. Но потом берет ее. Мы молчим, пока идем к машине. Может, нам это и нужно. Я открываю для нее пассажирскую дверь. Она садится.
Она движется, чтобы пристегнуться, но я быстрее.
— Я сделаю это, — резко настаивает она.
— Я сам, — говорю я и, несмотря на ее протест, застегиваю ремень безопасности.
Обратный путь проходит спокойно, тишина, как живое существо. Каждые несколько минут я оглядываюсь. Она сидит под углом от меня, ноги направлены к двери, руки скрещены, взгляд устремлен на какую-то далекую точку за окном.
Она в ярости, язык ее тела говорит об этом громче любых слов. Я понимаю, я бы тоже разозлился. Но чего она не понимает, так это необходимости. Необходимость доверия, преданности.
Я даю себе обещание, пока веду машину, что такого больше не повторится. Ни с ней, ни пока она под моей защитой. Потому что именно так я и поступаю. Я защищаю то, что принадлежит мне, и неважно, знает она об этом или нет, но теперь она под моим зонтиком.
Эмма выбегает из машины, как только она останавливается.
Она опережает меня на добрых десять шагов, прежде чем я успеваю отдать ключи парковщику.
— Эмма! — Мой голос прорезает воздух, но она не замедляет шаг, даже не оглядывается. Она в ярости, и я не могу ее винить.
К тому времени как я вхожу в парадную дверь, она уже на полпути через фойе. Дмитрий и Николай стоят там, наблюдая за разворачивающейся сценой с разной степенью озабоченности и раздражения. Эмма бросает на Дмитрия взгляд, от которого может свернуться молоко, а он лишь слегка качает головой — молчаливое обвинение, брошенное в мою сторону.
Я знаю, что он был против этого с самого начала. Дмитрий из тех, кто доверяет своему чутью, а его чутье подсказывало ему, что Эмма надежна. Но нам с Николаем нужны были доказательства. Теперь мы пожинаем то, что посеяли.
Эмма исчезает в своей комнате, Дмитрий следует за ней на осторожном расстоянии, вероятно, пытаясь справиться с последствиями. Я стою и смотрю, как они уходят.
Я медленно выдыхаю и поворачиваюсь, чтобы встретить взгляд Николая.
